– воскликнул я. – Вы это знаете».
«От одного раза вреда не будет, хотя, пожалуй, печенка была жирновата».
«Почему вы не попросили телятины? Маэстро Сальери ест у нас только телятину. Он предпочитает солонину, и всегда требует сначала показать ему кусок. Мясо должно быть розовым и нежным, иначе он и смотреть на него не станет. А если чуть потемнело или жирное, ему чудится, что его хотят отравить. Непонятно, почему Сальери не угостил вас своей любимой телятиной».
«В честь „Волшебной флейты“ он хотел угостить меня немецкими кушаньями и задолго до ужина спрашивал, что мне по вкусу».
Выяснял, что может ему повредить, подумал я, но промолчал, – он и без того был сильно возбужден. Мне припомнилось, что несколько раз, бывая в таверне вместе с Моцартом, Сальери заходил на кухню: якобы проследить, чтобы к его блюду добавили в меру специй. Обилие специй сильно вредит желудку, утверждал Сальери.
– Вы это хорошо помните, господин Дейнер? – прервал Джэсон.
– Кое-что выветрилось у меня из памяти, но это я помню.
– Я сказал Сальери, – продолжал Дейнер, – что никакой уважающий себя хозяин таверны не допустит подобной ошибки, и он с намеком ответил:
«Что для одного польза, для другого яд». Я и сейчас вижу, как Моцарт в муках хватается за спинку кровати и твердит:
«Я соскучился по хорошей еде, потому и пошел».
«Как вы могли, господин капельмейстер, принять приглашение Сальери, ведь он причинил вам столько зла?» – спросил я.
«Вы преувеличиваете. Мне казалось, что нам нечего делить. Ужин у Сальери был отменный. Но после еды у меня во рту появился какой-то странный металлический привкус, и меня мучила жажда».
Тут Моцарту стало хуже, а когда через несколько дней он немного оправился, то больше не возвращался к этому беспокоившему его вопросу. Он пытался сочинять и давать уроки, – у него остался всего один ученик, молодой студент-медик, – и как-то раз, когда я был у Моцарта, студент пришел его навестить. Я сам отворил ему дверь. Моцарт попросил, чтобы я провел студента к нему, а потом стал умолять его не отказываться от уроков. И хотя юноша согласился и даже оставил два гульдена, я понимал, что он больше не вернется, как, наверное, об этом догадывался и сам Моцарт: он долго сидел в неподвижности, глядя отсутствующим взором в пространство. Не прошло и недели, как он скончался.
– Вы очень помогли нам, спасибо, – поблагодарил Джэсон Дейнера.
– Вам ничего не удастся доказать. В Вене этого не допустят.
– Но я не собираюсь здесь ничего доказывать. Не вспомните ли вы что-нибудь еще?
– Моцарт говорил, что во всех кушаньях было переложено чеснока, но Сальери, как итальянец, любил эту приправу.
– Скажите откровенно, вы верите в причастность Сальери к его смерти?
– Что можно сказать, если тело не вскрыли? Многое тут кажется загадочным. Погода была вовсе не плохой, и хоронили ведь известного человека. Если бы хоронили какого-нибудь простолюдина, вроде меня, подобные похороны никого бы не удивили. А Моцарт был знаменит всю жизнь, его последней оперой восторгалась вся Вена.
– Вот почему мы и пытаемся разгадать эту загадку, – пояснил Джэсон.
– Что ж, желаю вам удачи, но будьте осторожны, – предупредил Дейнер.
– И вам тоже не мешает быть осторожным, – сказала Дебора и сердечно пожала ему руку. – Не хотелось бы, чтобы вы попали из-за нас в беду.
– То же самое твердил мне Моцарт, когда я навещал его. Но думаю, власти мною не заинтересуются. Не такая я важная персона, чтобы быть опасным. – И он проводил их до двери. – Спасибо и вам. Вы напомнили мне о далеком и дорогом моему сердцу прошлом. Удивительно, но я не припомню, чтобы после смерти Моцарта Сальери еще когда-нибудь заходил сюда. Я часто спрашивал себя, отчего он вообще посещал мою таверну. Здешняя пища была ему совсем не по вкусу.
Через неделю они вновь увиделись с Мюллером в «Белом ягненке». Рассказ Дейнера не удивил Эрнеста, он счел его важным звеном в общей, почти завершенной цепи.
– Я договорился о свидании с Анной Готлиб и с Сальери. Готлиб жаждет вас видеть, а на собрании членов нашей ложи я условился со служителем Сальери о наиболее подходящем для встречи времени.

38. Анна Готлиб

Ряды обитых золотой парчой кресел заполняли партер, с потолка свешивались огромные хрустальные люстры, бесчисленные зеркала в серебряных рамах украшали стены, на алых портьерах красовались императорские орлы Габсбургов. Но Бургтеатр был пуст, только певица с аккомпаниатором репетировала на сцене.
Анна Готлиб назначила встречу на полдень. Подъезд был не заперт, и Джэсон и Дебора прошли в зал и остановились у последних рядов кресел. Голос Анны показался Джэсону холодным и невыразительным, миниатюрная певица терялась на огромной сцене, да и сам Бургтеатр наводил тоску своей пустотой. Она пела арию Моцарта, но голос её лишал музыку всякой прелести.
Заметив гостей, Анна остановила аккомпаниатора и позвала их на сцену. Джэсон извинился, что прервал репетицию.
– Я ведь сама пригласила вас, – сказала певица.
У Анны Готлиб были пышные каштановые волосы, в молодости, должно быть, она была премиленькой, но теперь, в пятьдесят, морщинистая шея и круги под глазами выдавали ее возраст. Держалась она с достоинством и вела разговор так, словно право задавать вопросы принадлежало ей одной.
– Вы поете его арии, мадам Готлиб? – Джэсон знал, что певиц следует называть «мадам».
– А вы считаете, что он был отравлен? – напрямик спросила мадам Готлиб.
– Мы пытаемся установить истину, – осторожно ответила Дебора.
– Его музыка – вот что важнее всего, – твердо произнесла Анна Готлиб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129