— Чему?— Да почти всему, — сказала она. — К примеру арифметике.— Я никогда не был силен в арифметике.— Грамотно писать.— А я и так грамотно пишу.— Изучать географию. Вот вернулся бы Капитан, он бы тебя научил. Понимаешь, он ведь очень много путешествовал.— А сейчас он тоже путешествует?— Наверно, да.— А ты не думаешь, что он мог сжечь себя заживо? — спросил я, вспомнив про вторую страницу газеты.— Господи помилуй, нет. С чего ты это взял?— А об этом писали в том номере «Телеграф», который он тебе прислал.— Так ты читал ту газету?— Да.— И ничего не сказал. Нечестно это с твоей стороны. А Капитан хочет, чтобы ты был честным. Он говорит, когда его не станет, ты будешь заботиться обо мне.— Но его же нет и сейчас.— Он имел в виду — когда его вообще не станет.— А ты будешь по нему скучать, да?— Для меня это будет как смерть — только еще хуже. Я хочу первой уйти. Но он говорит, я должна заботиться о тебе. Потому, наверное, он тебя и привел сюда. Он хочет быть уверенным, что я не уйду первой.— Ты что — очень больная? — спросил я с холодным любопытством, свойственным моему возрасту.— Нет, но раньше мне было очень худо. Как раз тогда он в первый раз и увидел меня — пришел с твоим отцом ко мне в больницу. Иногда он так смотрит на меня — смотрит испуганно. Точно я все еще лежу больная в той постели… Я на него за это сержусь. Не хочу я, чтоб-он за меня боялся. Он ведь может тогда что-нибудь выкинуть.Этот разговор был для меня, пожалуй, вторым уроком по части того, что такое любовь между двумя взрослыми людьми.Любовь — мне это стало вполне ясно — означала страх, и, наверное, именно этот страх гнал Лайзу каждое утро на улицу за газетой: она бежала покупать «Телеграф», чтобы узнать, не случилось ли самое худшее, страшное продолжение того, о чем она прочла на второй странице, однако, вернувшись в свою спокойную кухоньку, Лайза не знала, где это может быть напечатано, переворачивала все страницы, просматривала даже спортивную и финансовую хронику и уже не скрывала от меня, что со смертельной тревогой ищет, нет ли сообщения о Капитане.Я не берусь утверждать, что все происходило именно так, как я по памяти стараюсь воссоздать, но сейчас, когда мы больше не живем вместе, мною владеет настоятельная потребность оживить этих двух людей, высветить их перед моим мысленным взором и заставить сыграть свои грустные роли как можно ближе к действительности. Я отлично сознаю, что, возможно, приплетаю к фактам вымысел, но отнюдь не из стремления исказить правду. Прежде всего я сам хочу яснее понять этих двух людей, чтобы они продолжали жить в моей памяти, как если бы на полочке у кровати стояли перед моими глазами две их фотографии, но ни одной фотографии у меня нет. Почему они так неотступно владеют моими мыслями? Ведь о Капитане я уже многие годы не имею вестей, а Лайзу, от которой я ушел по собственному желанию, я вижу лишь изредка и всегда испытываю при этом чувство вины. И не потому, что я их люблю. Просто я совершенно хладнокровно решил сделать из них героев своей книги, подчиняясь страстной тяге к писательству.
4 Прозвенел звонок, но только раз — это не мог быть Капитан.— Пойти открыть? — спросил я. — Может, это почтальон?— Он уже был, когда ты бегал за газетой. Не ходи. Это, возможно, кто-то из соседей.Звонок прозвенел еще раз.— Там же видно, что в подвале горит свет, — сказал я Лайзе.— Вот любопытные сволочи, — сказала Лайза. — Эта Миссис Лаундс, что живет в двадцать третьем, спрашивала меня про тебя. Я на улице как раз мыла ступеньки. Я сказала, что ты мой сын и что ты жил с отцом, пока он не помер. И знаешь, что она сказала? «А почему он не в школе?» — спросила она.Звонок прозвенел в третий раз, уже более властно.— И что ты ей ответила? — спросил я.— Я сказала: «Он берет частные уроки», но не думаю, чтоб она поверила.Звонок снова прозвенел — на этот раз дважды.— А что, если это полиция? — сказала Лайза.— Чего им тут может быть нужно?— Лучше пойди взгляни. Будь осторожен. Если спросят про Капитана, ты его не знаешь, никогда не видел и его тут нет.Волнуясь, я не спеша стал подниматься по лестнице, так что звонок успел прозвенеть еще раз. Подойдя к двери, я пригнулся и заглянул в замочную скважину, но увидел лишь кусок серого пальто с карманом. Я открыл дверь — передо мной стоял мой отец.— Сатана! — невольно вырвалось у меня.Отец был крупный мужчина с седой бородой и отличными для его возраста зубами, хотя, возможно, это были коронки.Он широко улыбнулся мне, сверкнув двойным рядом белоснежных зубов.— Так можно Сатане войти? — спросил он, и я отступил, пропуская его.— Лайза! — позвал он. — Лайза! — И поднял голову, глядя вверх.— Она в подвале, — сообщил я ему, и он пошел вниз, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, потому что они были узкие, а ноги у него были большие.— Так это, значит, ты, — сказала Лайза. Она стояла у кухонного стола с большим ножом в руке просто потому, что мыла посуду. — Как ты узнал?— Я получил открытку от Роджера.— От Роджера?— На ней был изображен собор в Брюгге. Он просил меня разыскать вас, потому что, может, вам нужна помощь, а он давно уже отсутствует.— А кто это — Роджер? — спросил я.— Ох, я и забыл. Он же любит, чтоб его звали Капитаном, верно? — И отец повернулся ко мне: — А ты немало наделал хлопот, Виктор.Это имя разозлило меня. Я сказал:— Я теперь Джим.— Ну, это твоя мать выбрала тебе имя Виктор. Мне оно никогда не нравилось. В нем есть что-то хвастливое. Я думаю, она так решила потому, что ты родился где-то в мае, когда мы отмечаем день победы над немцами.— Ничего подобного. Я родился в сентябре.— Ну, тогда, значит, по другой причине. Может, твоя мать считала своей победой уже само твое появление на свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48