он твердо решил — я узнал об этом довольно скоро — делать добро, и не какому-нибудь отдельному лицу, а целой стране, части света, всему миру. Что ж, тут он был в своей стихии: у его ног лежала вселенная, в которой требовалось навести порядок.
— Его отправили в морг? — спросил я у Виго.
— Откуда вы знаете, что он умер? — Это был глупый, типичный для полиции вопрос, недостойный человека, читавшего Паскаля и так нелепо любившего свою жену. Нельзя любить, если у тебя нет интуиции.
— Нет, я не виновен, — сказал я, уверяя себя, что это правда. Разве Пайл не поступал всегда по-своему? Я хотел понять, чувствую ли я хоть что-нибудь, но не испытывал даже досады на то, что меня подозревает полиция. Во всем виноват был сам Пайл. «Да и не лучше ли умереть нам всем?» — рассуждал во мне опиум. Однако я искоса поглядел на Фуонг: для нее это будет ударом. По-своему она его любила, — разве она не была привязана ко мне и не бросила меня ради Пайла? Она связала свою судьбу с молодостью, надеждой на будущее, устойчивостью во взглядах, но они подвели ее куда больше, чем старость и отчаяние. Фуонг сидела, поглядывая на нас обоих, и мне казалось, что она еще ничего не понимает. Пожалуй, стоило бы увести ее домой прежде, чем до нее дойдет то, что случилось. Я готов отвечать на любые вопросы, чтобы поскорее покончить с этим розыском, кончить его вничью, а потом рассказать ей все наедине, вдали от бдительного полицейского ока, от жестких казенных стульев и голой электрической лампочки, вокруг которой вьются мошки.
Я спросил Виго:
— Какое время вас интересует?
— Что вы делали между шестью и десятью вечера?
— В шесть часов я пил пиво в «Континентале». Официанты, наверно, вам это подтвердят. В шесть сорок пять я спустился к набережной, чтобы посмотреть, как разгружают американские самолеты. У дверей «Мажестика» встретил Уилкинса из «Ассошиэйтед Ньюс». Потом зашел в кино в соседнем доме. Там меня, вероятно, вспомнят, — им пришлось менять мне деньги. Потом я взял велорикшу, поехал во «Вье мулен», думаю, что приехал туда около восьми тридцати, — и пообедал в одиночестве. В ресторане был Гренджер, — вы можете его спросить. Потом я снова нанял рикшу и вернулся домой; было без четверти десять. Вам нетрудно будет это проверить. Я ждал, что Пайл придет к десяти, но он так и не появился.
— Почему вы его ждали?
— Он по телефону сказал, что должен видеть меня по важному делу.
— Вы не знаете, по какому?
— Нет. Пайлу все казалось важным.
— А его девушка? Вам известно, где она была в это время?
— В полночь она ждала его на улице, возле моего дома. Она была встревожена. И ничего не знает. Разве вы не видите, что она все еще его ждет?
— Вижу, — сказал он.
— Не думаете же вы, что я убил его из ревности? Или что убила его она?. Из-за чего?. Ведь он собирался на ней жениться.
— Понятно.
— Где вы его нашли?
— В воде, под мостом в Дакоу.
«Вье мулен» стоит возле этого моста. Мост охраняют вооруженные полицейские, а ресторан защищен от гранат железной сеткой. Ночью ходить по мосту небезопасно, потому что с наступлением темноты та сторона реки находится в руках вьетминцев note 7. Значит, я обедал метрах в пятидесяти от его трупа.
— Беда в том, — сказал я, — что он вмешивался не в свое дело.
— Говоря начистоту, — сказал Виго, — я не очень-то огорчен. Он натворил немало бед.
— Спаси нас боже от праведных и не ведающих, что творят.
— Праведных?
— Да. В своем роде. Вы ведь католик. Его праведность до вас не доходит. К тому же он был одним из этих чертовых янки.
— Вы не откажетесь его опознать? Простите, это не слишком приятно, но такой уж у нас порядок.
Я не стал его спрашивать, почему бы ему не попросить об этом кого-нибудь из американской миссии, потому что понимал, в чем дело. В наш холодный деловой век французские методы кажутся слегка старомодными: а там еще верят в совесть, в сознание вины, в то, что преступника надо свести с жертвой, — он может дрогнуть и себя выдать. Я снова уверял себя, что ни в чем не виноват, пока мы спускались по каменным ступеням в подвал, где жужжала холодильная установка.
Они вытащили его оттуда, словно поднос с кубиками льда, и я взглянул на него. Раны подмерзли и не очень выделялись. Я сказал:
— Видите, они и не думают отверзаться в моем присутствии.
— Comment? note 8
— Разве вы не задавались такой целью? Испытать меня. Но вы его слишком заморозили. В средние века у них не было таких мощных холодильников.
— Вы его узнаете?
— О, да.
Здесь он казался совсем уж не на своем месте, еще больше, чем живой; лучше бы он сидел дома. Я видел его на снимках в семейном альбоме: верхом, на ранчо для туристов; на пляже Лонг-Айленда; у одного из своих товарищей в квартире на двадцать третьем этаже. Он был как рыба в воде среди небоскребов, скоростных лифтов, мороженого и сухих коктейлей, молока за обедом и бутербродов с курятиной.
— Он умер не от этого, — сказал Виго, показывая рану на груди. — Его утопили в тине. В легких у него нашли тину.
— Вы работаете очень оперативно.
— В этом климате иначе нельзя.
Они втолкнули носилки обратно и захлопнули дверцу. Резиновая прокладка амортизировала удар.
— Вы ничем не можете нам помочь? — спросил Виго.
— Ничем.
Мы пошли домой пешком, — мне не к чему было больше заботиться о моем достоинстве. Смерть убивает тщеславие, она лишает тщеславия даже рогоносца, который боится показать, как ему больно. Фуонг все еще ничего не понимала, а у меня не хватало умения объяснить ей исподволь и деликатно. Я ведь корреспондент и привык мыслить газетными заголовками: «Убийство американского агента в Сайгоне». Газетчиков не учат, как смягчать дурные вести, а мне и сейчас приходилось думать о моей газете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10