— Пешком я не пойду, — сказал я. — Вам придется нанять рикшу. — Человек обязан сохранять достоинство.
Поэтому я отказался от сигареты, предложенной мне офицером французской охранки. После трех трубок рассудок у меня был ясный, — я без труда мог принимать такого рода решения, не теряя из виду главного: чего они от меня хотят? Я встречался с Виго несколько раз на приемах; он запомнился мне тем, что был, казалось, несуразно влюблен в свою жену, вульгарную, лживую блондинку, которая не обращала на него никакого внимания, Теперь, в два часа ночи, он сидел в духоте и папиросном дыму, усталый, мрачный, с зеленым козырьком над глазами и томиком Паскаля на столе, чтобы скоротать время. Когда я запретил ему допрашивать Фуонг без меня, он сразу же уступил со вздохом, в котором чувствовалось, как он устал от Сайгона, от жары, а может, и от жизни.
Он сказал по-английски:
— Мне очень жаль, что я был вынужден просить вас прийти.
— Меня не просили, мне приказали.
— Ах, уж эти мне туземные полицейские, ничего они не понимают. — Глаза его были прикованы к раскрытому томику «Мыслей» Паскаля, будто он и в самом деле был погружен в эти печальные размышления. — Я хочу задать вам несколько вопросов. Относительно Пайла.
— Лучше бы вы задали эти вопросы ему самому.
Он обернулся к Фуонг и резко спросил ее по-французски:
— Сколько времени вы жили с мсье Пайлом?
— Месяц… Не знаю… — ответила она.
— Сколько он вам платил?
— Вы не имеете права задавать ей такие вопросы, — сказал я. — Она не продается.
— Она ведь жила и с вами? — спросил он внезапно. — Два года.
— Я — корреспондент, которому положено сообщать о вашей войне, когда вы даете нам эту возможность. Не требуйте, чтобы я поставлял материалы и для вашей скандальной хроники.
— Что вы знаете о Пайле? Пожалуйста, отвечайте на вопросы, мсье Фаулер. Поверьте, мне не хочется их задавать. Но дело нешуточное. Совсем нешуточное.
— Я не доносчик. Вы сами знаете все, что я могу рассказать вам о Пайле. Лет ему от роду — тридцать два; он работает в миссии экономической помощи, по национальности — американец.
— Вы, кажется, его друг? — спросил Виго, глядя мимо меня, на Фуонг. Туземный полицейский внес три чашки черного кофе. — А может, вы хотите чаю? — спросил Виго.
— Я и в самом деле его друг, — сказал я. — Почему бы и нет? Рано или поздно мне все равно придется уехать домой. А ее взять с собой я не могу. С ним ей будет хорошо. Это — самый разумный выход из положения. И он говорит, что на ней женится. С него это станет. Ведь по-своему он парень хороший. Серьезный. Не то, что эти горластые ублюдки из «Континенталя». Тихий американец, — определил я его, как сказал бы; «зеленая ящерица» или «белый слон».
Виго подтвердил:
— Да. — Казалось, он отыскивает на столе такое же меткое слово, какое нашел я. — Очень тихий американец.
Сидя в своем маленьком душном кабинете, Виго ждал, чтобы кто-нибудь из нас заговорил. Где-то воинственно гудел москит, а я глядел на Фуонг. Опиум делает вас очень сообразительным, — наверно, потому что успокаивает нервы и гасит желания. Ничто, даже смерть не кажется такой уж важной. Фуонг, подумал я, не поняла его тона — грустного и безнадежного, а ее познания в английском языке невелики. Сидя на жестком конторском стуле, она все еще терпеливо ждала Пайла. Я в этот миг уже перестал его ждать и видел: Виго понимает, что на душе у нас обоих.
— Как вы с ним познакомились? — спросил меня Виго.
Стоит ли объяснять, что это Пайл со мной познакомился, а не я с ним? Я увидел его в сентябре прошлого года, когда он пересекал сквер возле отеля «Континенталь»; этот молодой человек, еще не тронутый жизнью, был кинут в нас, как дротик. Весь он — долговязый, коротко подстриженный, еще по-студенчески наивный, — казалось, не мог причинить никому никакого вреда. Большинство столиков на улице было занято.
— Вы не возражаете? — обратился он ко мне с проникновенной вежливостью.
— Моя фамилия Пайл. Я здесь еще новичок. — Он ловко разместил свое долговязое тело на стуле, обняв его спинку, и заказал пиво. Потом взволнованно прислушался, вглядываясь в слепящее сияние полудня.
— Это граната? — спросил он с надеждой.
— Скорее всего выхлоп автомобиля, — сказал я я вдруг пожалел, что разочаровал его. Так быстро забываешь свою молодость; когда-то и меня волновало то, что за неимением лучшего слова принято называть «новостями». Однако гранаты мне уже приелись; о них теперь мельком упоминали на последней полосе местной газеты: столько-то взорвалось прошлой ночью в Сайгоне, столько-то в Шолоне, — они больше не попадали в европейскую прессу. Улицу пересекли красивые тоненькие фигурки в белых шелковых штанах, длинных, туго облегающих, разрезанных до бедер кофтах с розовыми и лиловыми разводами; я смотрел на них, заранее испытывая ту тоску по этим краям, которую я непременно почувствую, как только покину их навсегда.
— Красивы, правда? — сказал я, потягивая пиво, и Пайл рассеянно поглядел, как они идут вверх по улице Катина.
— Да, ничего, — сказал он равнодушно: ведь он был человек серьезный. — Посланник крайне встревожен этими гранатами. Было бы весьма нежелательно, говорит он, если бы произошел несчастный случай — с кем-нибудь из нас, конечно.
— С кем-нибудь из вас? Да, это было бы неприятно. Конгресс выразил бы неудовольствие.
Почему мы так любим дразнить простодушных? Ведь всего десять дней назад он, наверно, гулял по городскому парку Бостона с охапкой книг по Китаю и Дальнему Востоку, которые изучал для будущей поездки. Он даже не слышал того, что я говорю, — так он был поглощен насущными проблемами демократии и ответственностью Запада за устройство мира;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10