Давайте, мисс Аллард, бегите. Если я не получу свежего хлеба, а в придачу еще и супа, мне будет не до смеха.
У Фрэнсис на долю секунды мелькнула мысль задержаться, чтобы возразить против слова «чопорная», но если бы она совершила такую глупость, ей, вероятно, пришлось бы доказывать, что это определение к ней неприменимо.
Она ушла, но из гордости не стала бежать.
Где-то в самой глубине души Фрэнсис чувствовала на себя досаду. Зачем было нарушать очарование того момента? Ничего не случилось бы из-за одного настоящего поцелуя. Ее уже давным-давно никто не целовал, и такого случая, возможно, никогда больше не представится – ей ведь уже целых двадцать три года.
А с другой стороны – всего двадцать три.
Что плохого в одном-единственном поцелуе?
Но она не была наивной девочкой и прекрасно знала, что в этом плохого.
Господи, одно только прикосновение его губ смешало все ее мысли и добралось до костей и всех клеточек ее тела.
Сбросив верхнюю одежду, она торопливо прошла в кухню и занялась выпечкой хлеба и приготовлением супа.
Разговор за едой был довольно натянутым и поверхностным – во всяком случае, с ее стороны, потому что Лусиус погрузился в молчание. Хотя хлеб получился пышным и восхитительно вкусным, а суп заслуживал того, чтобы попросить вторую тарелку, Лусиус чувствовал, что не в состоянии в полной мере наслаждаться ни тем, ни другим так, как ему того хотелось бы.
Его отвлекало неосуществленное желание.
И он проклинал судьбу за то, что в идеальных для небольшого плотского развлечения обстоятельствах женщина, с которой он оказался, совершенно для этого не подходила. Если бы только она была актрисой, или вдовой, или... В общем, кем угодно, только не школьной учительницей, которая, возможно, была эффектной, но при этом слишком чопорной и добродетельной – кроме тех минут, когда, ненадолго забывшись, лепила снеговика и играла в снежки.
Пока она весело болтала о всякой чепухе, Лусиус старался думать о Порции Хант. Он попробовал четко восстановить в памяти ее лицо и преуспел в этом. Выражение ее глаз говорило ему, что она презирает всех мужчин и их животные потребности, но согласна терпеть их в нем, при условии, что ей никогда не придется с ними познакомиться.
Возможно, он был несправедлив к ней. Она была безукоризненной леди, это правда, и он допускал, что при всей своей безупречности она могла оказаться вполне привлекательной женщиной – вскоре ему предстоит это узнать.
А это приключение, как называла его Фрэнсис Аллард, скоро останется позади. Сквозь облака пробивалось солнце, и за окном обеденного зала с крыши уже капала вода. Нужно пережить только остаток дня.
И ночь...
Сегодня ночью он будет спать в обеденном зале и даже шагу не ступит в сторону лестницы и спален наверху. Благодаря своей добродетели он после смерти отправится прямо в рай и там будет блаженствовать, играя на арфе веки вечные.
Проклятие! Почему она не могла остаться чопорной мегерой, за которую он принял ее вчера – всего двадцать четыре часа назад? Или смеющейся, жизнерадостной женщиной, которой была во дворе, пока его губы не коснулись ее губ? Почему в ней столько противоречий?
Лусиус приказал Уолли и Томасу вымыть посуду – Питерсу еще предстояло привести в порядок экипаж, но это не помешало Томасу пробурчать что-то насчет любимчиков, когда Питере выходил через заднюю дверь. Снова надев пальто и сапоги, Лусиус почти всю вторую половину дня провел вне дома. Сначала он околачивался в сарае, где Питере чинил экипаж, а потом взялся колоть дрова, потому что куча уже нарубленных заметно уменьшилась. Конечно, он мог бы заставить Уолли заняться этой работой, да так бы и сделал при других обстоятельствах, но сейчас он был рад найти повод не возвращаться в дом и вдвойне рад возможности дать выход энергии. Он наколол дров гораздо больше, чем могло понадобиться сегодня и на следующее утро. Эти дрова будут согревать пятки Паркеров еще неделю, а то и дольше.
Когда он вернулся в гостиницу, чай уже был готов – и к нему свежий хлеб с сыром, маринованные овощи и пирожки со смородиной, еще не остывшие после духовки. Кто сказал, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок? Нет, его сердце вовсе не было самым чувствительным органом, но девушка, несомненно, хорошо готовила.
– Пожалуй, я не буду предлагать вам стать моим поваром, – сказал он, когда они закончили еду. – Иначе я рискую растолстеть.
Она улыбнулась, но ничего не ответила, а когда он поднялся, чтобы помочь ей отнести поднос в кухню, сказала, чтобы он оставался на месте, потому что и так работал почти весь день.
Лусиус догадался, что перед тем она читала, поскольку на стуле возле камина лежала книга обложкой вниз – это был вольтеровский «Кандид», – и читала она по-французски, в чем он убедился, взяв книгу. Но разве она не говорила, что преподает французский язык? Французский, музыку и словесность.
Она была степенной, добродетельной школьной учительницей и, без сомнения, исключительно образованной. Если он достаточно часто будет повторять это себе, то в конце концов, возможно, смирится с суровой реальностью, и это остудит его кровь.
Кто же захочет уложить в постель образованную женщину?
Пришел Уолли, чтобы развести огонь, и вскоре после этого Лусиус задремал в кресле. Фрэнсис Аллард не появлялась до самого обеда, когда принесла зажаренного утенка с тушеной картошкой и другими овощами, которые нашла в погребе.
– Сегодня я даже не помог вам чистить картошку, – заметил он. – Удивляюсь, что вы разрешаете мне есть.
– Я не помогала колоть дрова, но все же греюсь возле камина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101