- Мертвая зыбь. Где-то приливы, отливы, где-то подводные течения. Худо-бедно, вода в море всегда перемешивается, иначе бы оно прокисло: сколько в нем всего помирает и отмирает.
Попривыкнув к темноте, Женька различил на рейде рефрижератор, самоходную баржу - танкер, суда небольшие, малой осадки, для прибрежного пользования. Темная бутыль как бы лопнула, открыла для глаз и для ощущений и рейд, и поселок, и весь неусыпный мир.
"Зачем мне, собственно, эта рыба?" - подумал Женька. Куница сказал:
- Раздевайся. Одежду на голову привяжи. С берега не пойдем, пограничники прожектором схватят.
Гася свет буев и еле приметные блики, невесть откуда упавшие на воду, налетел белый луч, впился в бока перевернутых лодок, от них словно пар пошел. Луч дальше тронулся, вскипятил море. Как большущие пузыри, возникали на воде очертания катеров, шаланд и баркасов, повисли в светящейся пелене колхозные сейнеры.
- Под пирсом пойдем и поплывем сначала под пирсом, а как пирс кончится - по открытой воде. Ближе всех "Двадцатка" стоит - у кормы ялик. По-собачьи, чтобы без всплесков. - Куница уже разделся, Женьку ждал. - Ну, - сказал он, - пора.
Они пошли вдоль пирса и, пройдя несколько шагов, забрались под настил, где пахло дегтем и тухлой рыбой. Дно понижалось быстро. Через несколько шагов пришлось плыть. Женька тут же стукнулся лбом в сваю, пирс загудел - ему показалось, - а сам он пошел ко дну. Ему стало страшно, потом смешно, он поправил одежду, закрепленную на голове, пригляделся и как бы осознал окружающее его пространство; вода даже под пирсом, в тени, слабо светилась, бликовала, настаивалась то синим, то коричневым цветом, сваи же были плотными и черными, они четко вздымались и несли на себе тоже черный настил - в щелях светлело небо. Женька неторопливо поплыл за Куницей, не суетясь и от этого приобретая свободу движений. Он видел, где кончается пирс, - там пространство резко светлело. Подплыв к Кунице и уцепившись за сваю, Женька разглядел две пары ног, свисающих над водой. Куница прижал палец к губам.
- Дед, - послышался сверху молодой голос. - Ты испанок видел? - В вопросе слышалась грустная усмешка.
- А где мне их видеть? В нашем лесу они не водятся.
- Что же ты, за весь свой возраст нигде не бывал?
- Где же рыбаку бывать - небось где рыба. С Ильменя на Камчатку пошел, во Владивостоке работал, в Мурманске, в Астрахани, на море Аральском, потом снова на Ильмене, теперь здесь. В отпуск ездил, как водится, на курорт. А испанки... Нет, не встречались. Думаю, бабы как бабы.
- Циник ты, дед, - ответил молодой голос. - Женщин нельзя бабами называть, они будто птички... Ты что, и по телевизору испанок не видел?
- В телевизоре, смекаю, все на один цвет, серые.
- Блондинки тоже бывают. - Молодой вздохнул. - Заработаю, цветной телевизор куплю или в Калининград мотнусь, устроюсь на фрахт, весь мир повидаю.
- Лучше за рыбой иди, в тунцеловы.
- Тунец разве рыба? Это же чемодан, несгораемый сейф. Я рыбу люблю красноперую, с пушистым хвостом... Ленточка есть такая с бантиком, на шляпе. Вот чтобы талию у моей рыбки можно той ленточкой опоясать.
- Русалка тебе нужна, знать...
Куница прыснул, зажав рот ладонью. Голоса на минутку смолкли, затем дед сказал:
- Никак ты всерьез русалку накликал. Вроде хохотнуло...
- Если бы... Дед, дед, всякое чудо кончается простым конфузом: бутылка пустая по морю плавала и утонула, булькнула нам на прощание... Капитан придет, скажи - ждал его Коля и ушел на корабль.
- Подождал бы еще. Мне же его придется переправлять.
- Переправишь, тебе все равно делать нечего.
Коля спустился по деревянной лестнице, отвязал ялик, оттолкнулся от сваи веслом; ялик пошел, прорыв на воде борозду; в темноте борозда казалась глубокой, а ялик тяжелым. Женьке в нос ударили волны. Блики пошли плясать. Женька замерз и не сразу почувствовал, что Куница толкает его в плечо и кивает - поплыли.
* * *
Эхолот щелкал и щелкал. Неощутимо, как взгляд, обращенный внутрь души, к картинам памяти, где вечно плывет Золотая рыбка, устремлялись эховолны, искали в глубинах и близко к поверхности.
Старик сторож сидел на краю пирса, свесив ноги в стоптанных кирзовых сапогах. Ревматизм сверлил кости ног неторопливо и тупо. Боль поднималась от щиколотки, опускалась от колена и, сталкиваясь посреди голени, разогревала ее. Старику хотелось скинуть обувку, чтобы ветер остудил боль, привычную и надоевшую; старухи рыбачки тоскливо шутили: мол, у зажившихся на свете рыбаков на ногах вырастают клешни; давно это было, когда он вытирал нос подолом холщовой коротенькой рубашонки, он тогда все на свои ноги глядел и боялся, что обезобразятся они, такие ровненькие и бегучие.
Старик смотрел в темное море. Под ударами прожектора оно как бы оледенялось.
Думал старик о русалках, о водяных девах. Ведь когда-то возникло такое мнение. Мужики-водяные все, как один, страшные, бородатые, бородавчатые, даже царь - глаза как у жабы. Может, поэтому водяные девы-красавицы на берег лезут.
Старик посмеялся над этой мыслью. А русалок он видел однажды. На Крайнем Севере.
Промышляли рыбу в тундровых озерах. Опускали невод в одну прорубь, выстаскивали в другую, на другом краю озера. Тянули лошадьми. И на лошадях отправляли в поселок за тридцать верст. Пока рыбу грузили в розвальни, она замерзала и звякала, ударяясь друг о друга. Сиги в основном. Тогда он молодой был и солнце на севере было яркое - апрель был. Он с обозом пошел, один на двое саней.
Шли в невысоких скалах, по речке. Тогда он и увидел русалок. Они стояли на хвостах хороводом. В блеске и переливах. Ах, что тогда солнце делало! Обледенелые валуны сверкали, как бриллианты в царской короне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12