- Эразм оглядел Петрова. - Зубную щетку взял?
- Взял.
Вышла сестра, мудрая, как няня в детском саду.
- Больной Петров, пойдемте на отделение.
- Я сейчас! - крикнул Эразм. - Пальто и шапку сдам и приду.
- Вам нельзя, - объяснила ему сестра.
- Можно. Здесь меня уважают.
Сестра привела Петрова в холл, где были накрытые бледными скатертями столы: и столовая отделения и гостиная - стояли здесь телевизор, диван и два кресла.
- Из кого это у него шапка? - спросила сестра шепотом.
- Из собаки по кличке Леда.
- А я думала, медведь. Такой медведь есть - панда.
Больные сидели, ходили, читали, стояли у окон. Одни были нормального цвета, даже с румянцем, другие бледные, в желтизну. Петров спросил сестру о причинах такой странности. Она ответила, приподняв брови:
- Так одни же до операции, другие же после - такая вот разница. Посидите тут тихонько на диване.
Прибежал Эразм в плотносвязанной кофте.
- Шерсть ламы! - И скрылся в ординаторской.
Сестра из приемного покоя привела сразу двух начальниц: старшую сестру отделения - высокую, стройную, даже несколько вытянутую, и угрюмоватую пожилую сестру-хозяйку.
Петрова отвели в палату. Показали койку. Выдали пижаму, халат, треть простыни вместо полотенца, сказав: "Сейчас полотенец нет. Может быть, будут потом".
Петров оглядел сопалатников.
- Здравствуйте. Насколько я понимаю, вы все, так сказать, уже...
- Еще не "уже", но уже оперированные, - ответил за всех тощий кашляющий человек с фиолетовыми впадинами глаз.
Прибежал Эразм. Пощупал кровать.
- Мягкая. Не на проходе - не будет дуть. Идем на лестницу. Надевай халат.
На лестничной площадке у телефона-автомата Эразм ткнул Петрова пальцем в грудь.
- Как тебе уже говорил Дранкин, легкое отрежут целиком.
- Он этого не говорил.
- Ну, я говорю - бронх поражен у самого корня. После операции химию назначат и лучевую терапию.
- Это зачем?
- Ты же взрослый человек, Петров, и не трус.
Петров смотрел на больных, на их перемещения по вестибюлю и лестнице. Они не были ни унылыми, ни удрученными. Некоторые громко говорили и громко смеялись, даже бледно-желтые, с тяжелой одышкой.
- Тут у всех рак?
Эразм бросил на него быстрый взгляд.
- Почему у всех? Разное. И у тебя, я же тебе объяснял, черт возьми, еще неизвестно что. Отрежут легкое, пошлют в институт на анализ, тогда узнаем. Будем надеяться, если рак, то какой-нибудь вшивенький, не тигр.
- Их много разных?
- Хватает. - Эразм повернулся как-то неловко, ударился затылком о телефон-автомат: - Позвоню-ка Изольде. Наверное, она уйдет от меня. У нее молодой хахаль есть. Але! Але!.. Пегги! Это я - Эразм. Я Петрова положил... Привет, Голосистый! Это я не тебе... - Эразм повесил трубку; неподалеку от них стоял невысокий узкоплечий больной с повязкой на шее, смотрел на Эразма и улыбался.
- Привет, доктор, - прошептал он. - Режете?
- Завязал, - сказал Эразм. - На хрен надо. Плаваю. На Каморских островах видал какие девки?
Больной прижал к горлу аппаратик, похожий на пальчиковый фонарик, голос раздался роботоподобный:
- Видел по телевизору. Красивые девки - ровные.
Эразм чиркнул пальцем по шее:
- Это же я тебя?
- Вы.
- А теперь?
- Левое легкое. Сам Дранкин. - В роботоподобном, неокрашенном голосе все же прослушивалась гордость. - Меня в институт везли, я убег. Здесь атмосфера здоровая, как в полевом госпитале, люди душевные. Врачи профессионалы. Здесь я больной и все, как все советские больные. А в институте, там люди штучные, и страдания у них штучные, и подход к ним вроде бы как по конкурсу.
- Петров, это Голосистый - моя работа. - В глазах Эразма Полувякина слезами поблескивала грусть.
- Не только ваша: почку - Николай Николаевич, желудок - Нина Алексеевна, легкое - сам Дранкин.
Глаза Петрова, наверное, полезли из орбит.
- Да вы не нервничайте. - Голосистый отнял аппаратик от горла и засмеялся пузырчатым шепотком. - На войне у меня за один день тридцать три ранения получилось, шрамы - тоже живая ткань.
Эразм похлопал Голосистого по плечу, в этом фамильярном жесте была нежность. И Голосистый прижался к груди Эразма виском.
- Голосистому я горло делал. Другие после такой операции чуть пищат, а он, слышишь, поет. Он известный закройщик Илья Лукич Аракелов.
- Модельер-закройщик. Приходите, костюмчик построю, английские лекала имею.
- Ты на работу сообщил? - спросил Петрова Эразм.
- Нет еще.
- Звони. Я приду в среду. Принесу селедку. Своей-то записку оставил?
- Оставил, - сказал Петров.
Эразм вошел в раздевалку, но вернулся в своей гигантской шапке, дал Петрову несколько двухкопеечных монет, нашарив их по карманам.
- На. Небось не сообразил взять.
Секретарь директора Людмила Аркадьевна сказала в трубку голосом приветливым, но с дисциплинирующими нотками:
- Здравствуйте, Александр Иванович. Вам завтра нужно присутствовать на заседании ученого совета.
- Не могу, Людмила Аркадьевна, дорогая, - сказал он. - Видите ли, с сегодняшнего дня я лежу на Второй Дороге. Меня будут резать.
- Не шутите так, Александр Иванович.
- Какие уж тут шутки. Шестое отделение, торакальное. Шестая палата. Все больные тут торакальцы. И я торакалец. Наподобие марсиан.
- Я передам Арсению Павловичу, - чуть слышно прошелестела Людмила Аркадьевна. - Желаю вам стойкости духа.
"Сейчас позвонит сюда в справочное - мне не поверила". Петров вздохнул, поймав себя на том, что и сам до конца не поверил в этот внезапный зигзаг в своей судьбе.
После обеда пришла Софья.
Петров толкался в вестибюле, ждал телефон, чтобы позвонить дочери, и вдруг увидел Софью в раздевалке. Она была в короткой дубленке, длинной клетчатой юбке и мохеровой шапочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64