Пулеметы изрешетили котел паровоза. Лишь тогда окутавшийся паром, на упавшем давлении, свистящий, умирающий паровоз откатил назад, стараясь железным горячим телом своим прикрыть лакированный вагон.
А из вагона уже выскакивали люди, одетые в черное, туго перетянутые в поясе. Они взбирались вверх по откосу и, отстреливаясь, бежали еще выше на холм, где стоял дом обходчика. А по шпалам бежали Васькины парни и впереди Васька.
Но вдруг из-за паровоза, из парного тумана, вышел грузный человек, опустился на колено, поднял пистолет и, придерживая левой рукой правую руку, выстрелил. На кожухе Васькиного автомата блеснуло синим. Автомат дернулся. Человек выстрелил второй раз - Ваську ожгло под мышкой. А Васька стрелял по серебряным витым погонам.
Черный стрелок с такими надежными витыми погонами на тяжелых плечах повалился на правый бок, судорожно дернул ногой и вытолкнул руку с пистолетом навстречу подбежавшему Ваське.
- Стрелок, - сказал Васька, - мне везуха была... - Он показал мертвому разорванный кожух на стволе автомата. - Я же его поперек живота держал. - И, подняв левую руку, показал мертвому окровавленную подмышку. А ведь сердце-то вот оно, на вершок правее. Ты, стрелок, в меня дважды попал.
Вокруг дома обходчика слонялось Васькино отделение.
В большой комнате с пузатым невзрачным комодом по всему полу было разбросано генеральское обмундирование с малиновыми лампасами и такими начищенными сапогами, какие могут быть только у юнкера утром и воскресный день.
Владелец малиновых лампасов лежал в огороде между грядок в незастегнутых штанах путевого обходчика.
Дальше по огороду спинами вверх лежало еще несколько тел в черном.
"Чины. Может, железнодорожники, может, танкисты, - подумал Васька. Черт их тут разберет".
Васька спустился на полотно к паровозу.
Паровоз слабо парил прозрачным холодным паром. Текли по его лоснящемуся телу струи воды, вымывали вокруг канавку, как бы очерчивали его.
Возле черного пожилого стрелка стоял машинист, мял фуражку в руках наверно, считал себя виноватым.
Васька постоял рядом с ним. Поднял с раскрытой, пожелтевшей уже ладони "вальтер", сунул за пазуху.
Парабеллум бы Васька не взял. Парабеллумов Васька терпеть не мог за их неприкрытый машинный вид. По Васькиному разумению, они и называться должны были не пистолетами, а "мордмашинен".
Парабеллум бы Васька домой не привез. Неприятно.
Васька вставил обойму, заглянул одним глазом в дуло и прошептал:
- Дуло. Слово-то какое замечательное. Дуло - поддувало. Ка-ак дуну! Он засмеялся. Смех вышел пустым, шелестящим, как шуршание луковой шелухи.
Васька прижал дуло к виску.
- Пук, и нету, - сказал. - Пук, и хватит трепаться.
От стены отделились богатыри: на черном, на сером, на белом конях.
"Васька, осади!" - сказали они голосом маляра-живописца Афанасия Никаноровича.
Васька повернулся к ним быстро, сразу всем телом, ведя пистолет, как маятник, вправо-влево.
"Осади, говорим", - спокойно повторили они. Смотрели они на Ваську угрюмо.
- Что же делать-то, пузаны? - спросил Васька. В голосе его прозвучала обида.
- Нас.
Васька не понял - богатыри повторили:
- Нас, говорим.
За окном дождь полил, смазал окна напротив, превратил их в цветные потеки.
Во дворе мокли осиновые дрова, закованные в железо.
- Пузаны! - Васька встал на стул, запихал "вальтер" в задний карман брюк и завопил: - Конечно вас! Непременно и только вас! На черном, на сером, на белом конях...
В комнату сунулась Анастасия Ивановна.
- Ты чего голосишь? Или у тебя опять помутнение?
- Ни в коем случае, - сказал Васька, спрыгнув на пол. - Могу дыхнуть.
Анастасия Ивановна смотрела подозрительно, даже под стол заглянула, и он с ней заглянул тоже.
И ему полегчало.
"Чего это я распался? - подумал он. - Жить нужно, есть нужно. И все такое".
Сапожным ножом аккуратно срезал Васька "Богатырей" с подрамника. Положив на стол, стер влажной тряпкой пятно от портвейна, слабое, но все же заметное и неопрятное. Но не скатал ковер в трубку, а приколотил к стене над оттоманкой на четыре гвоздочка. Натянул сразу на три подрамника бязь и принялся грунтовать.
"Из-за острова на стрежень..." - пел он, а в воображении своем, чтобы заслониться от мыслей об Оноре, громоздил роскошное синее море. Море до неба! Там, на переднем плане, томились заждавшиеся морские девы с глубоким вырезом на груди. Там паруса и синие кителя с золотыми пуговицами. Там белые брюки, белые туфли, фуражки с лакированными козырьками и в бокалах пузырящееся вино. Получался довоенный фильм "Танкер "Дербент"". Получались его одноклассники, которым это ультрамариновое мужество нравилось. Получались его одноклассницы, декламирующие: "От Махачкалы до Баку луны плавают на боку..." Море уходило к небу. Безветренное, оно рождало сны, и теплые реки текли в него из глубины времени - может, из той поры, когда Васька сидел за одной партой с Поляковой Верой и она не доставала до пола ногами.
Дождь кончился. Воздух из форточки наполнил комнату такой сильной горечью набухших тополей, что Васька подошел к окну дыхнуть.
Напротив через двор за тюлевой занавеской Вера Полякова танцевала с морским офицером.
Васька влез на подоконник, просунул голову в форточку и закричал:
- Вера!
Вера тоже влезла на подоконник.
- Вася! Ты чего был такой смурной? Я тебе кричала, а ты ноль внимания.
- Наверно, задумался. Бывает. А ты что танцуешь?
- Танго.
- Ну, танцуй - я пойду чаю попью.
Васька соскочил с подоконника, пошел было в кухню - Анастасия Ивановна там непременно чай пьет, но взялся за ручку двери и замер: "Какого черта! Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50