Стояла Васькина мать красивая перед директором и смотрела в пол, робея. Васька ее никогда такой не видел - беззащитная, совсем слабая, даже хрупкая.
- Тебя мать не наказывает - распоясался! распустился! А мог бы стать гордостью школы, - говорил директор горячо. - Некому тебя в руки взять мужскую на тебя нужно руку!
Васька заметил, как мать иронически глянула на директора и снова потупилась.
А директор еще горячее:
- А если бы кто из вас сверзился? Что бы вы чувствовали? А, молчишь. Скажи, что бы ты чувствовал?
- Я бы и упал. Все гимнастикой занимаются, один я - греблей, - сказал Васька.
- Я спрашиваю - что бы ты чувствовал?
- Наверное, боль, что же еще?
Директор был хороший мужик, но материна красота и полнейшая беззащитность, даже хрупкость, повлияли на него отрицательно.
- Это я тебе сейчас обеспечу. Если мама тебя не наказывает, я, с ее позволения, выполню свой мужской долг. Стой прямо! - Директор засветил Ваське по уху с левой и тут же с правой.
Васька, качнувшись, отметил насмешку в материных глазах.
- Вот, - сказал директор. - Извините, конечно, но я счел своим долгом.
- Спасибо вам. - Мать робко глянула на директора. - Дети нынче так быстро взрослеют.
Васька отметил про себя: "Нокаутировала".
- Про вашего нельзя сказать - педагогический брак. Или социально опасен. - Директор энергично прошелся по кабинету. Остановился супротив Васьки. - Типичный лоботряс. Ты бы свою мать пожалел. Такая женщина!.. Он поперхнулся. Шея его стала раздуваться и багроветь.
- Вы извините нас, мы пойдем, - сказала мать.
Окно директорского кабинета выходило на улицу. Мать шла, удрученно повесив голову, но завернули за угол, и она засмеялась.
Васька надулся.
- Похохочи. А если он примется тебе записки со мной посылать? Смешно? Нашла развлечение.
- Развлечение дома будет, - сказала мать. - И не брюзжи. Конечно, смешно. Кто бы подумал - исполнитель мужского долга. Ну, цирк... Васька, а он ничего, чудак?
Васька вздохнул, вложив в этот вздох все терпение, всю снисходительность мудрого.
- Васька, дома я тебя плеткой обработаю, - сказала мать весело. Думаю, ты осел. А ты думаешь - ты акробат?
Васька вошел в комнату первый, снял плетку с гвоздика и, привстав на цыпочки, зашвырнул ее на буфет.
- Все, - сказал он. - Больше мы не деремся. Я уже, как видишь, большой. А ты, как это можно заметить, маленькая. - Васька обнял мать, и она оказалась ему по плечо.
- Если ты все же драться задумаешь, знай, я посажу тебя на шкаф. - Он схватил мать за талию, быстро присел и, распрямившись, поднял ее. Он не посадил ее на шкаф только потому, что она с визгом вцепилась ему в волосы.
Васька зябко оглядывал пустую комнату. Не было в ней ни шкафа того, ни буфета.
Позже, гораздо позже, если мерить материнским веком - в ее глубокой старости, рассматривал Васька выцветшие фотокарточки и признал мужчину, сидевшего с матерью на толстом суку сосны, - директор! Но это не вызывало у него ни удивления, ни каких иных чувств, кроме того, что мама его была, как тогда говорили, женщина интересная. Что он знал о ней? А ничего - вот чего.
Плетку, покрутившись по комнате, Васька повесил на прежнее место, на гвоздик у выключателя, чтобы чаще касаться ее рукой. И пошел устраиваться в геологию.
Горный институт был близко.
На подиуме стояли две скульптурные группы: одна - Геркулес, ломающий хребет Антею, другая - Геркулес с уворованной Прозерпиной. Это добавило Ваське Егорову вдохновения, заманчиво определив моральную силу горных профессий.
На подготовительных курсах давали рабочую карточку и стипендию двести сорок рублей.
Демобилизованных солдат на курсах было двенадцать человек, учились они старательно - правда, иногда запивали, но больше не выделялись, ни отличными успехами, ни оригинальностью поведения. Выделялись и раздражали преподавателей трое: Васька Егоров, Маня Берг и Оноре Скворцов.
Все трое были ленивы до изумления. И самобытны. В отличие от Васькиной лени, агрессивной и в то же время конфузливой, лень Мани Берг была лучезарна, как бесстыдство богини. Лень Оноре Скворцова держалась на вежливости и доброжелательстве. Он говорил: "Извините, я не готов" - и смотрел на преподавателя с таким неизбывным добром, терпением и пониманием, что некоторые из них не выдерживали, извинялись и долго потом молчали.
Равнодушные ко всем наукам, эти трое открыто спали на лекциях, каждый на свой манер: иногда всхрапывали, иногда всхлипывали, а Маня еще и подвизгивала.
Широколобая, с мелкозавитыми волосами, тяжелая и крепкая, с веснушками на щеках возле носа, с рябенькими радужками и светлыми ресницами, отчего глаза ее походили на уютные гнездышки, Маня, приветливо улыбнувшись преподавателю, укладывала голову Ваське на плечо (они сидели рядом) и засыпала - по ночам она мыла котлы и полы в столовых.
Истребляя столовский капустный запах, Маня обливалась цветочной водой, не жалея ее, отчего дремавшему Ваське грезились солнечный луг и большая собака.
Оноре Скворцов сидел с прямой, как доска, спиной и не снимал шинели. Во сне иногда он сводил брови к переносице и вытягивал шею так, что голова тряслась. Скулы его белели, вздувались каменными желудями.
- С выражением топора на лице, - как-то сказала Маня.
Васька хмыкнул.
- Не хмыкай - расхмыкался. На себя погляди. Колун! Вогнали тебя в плаху по обушок и вытащить позабыли. Вы с этим дураком Оноре похожи, как... - Маня не объяснила как - поежилась.
Оноре Скворцов был младше Васьки. Ходил с Красным Знаменем и гвардейским значком. Он раздражал Ваську, может быть, слишком уж новеньким орденом - "орденком". Но сильнее, чем раздражение, было у Васьки желание обнять Оноре, как пропавшего и вдруг объявившегося товарища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50