В этой свалке власти организовали шюцкор из разных сомнительных личностей и пьяных молодчиков, большей частью цыган. Тогда-то город и увидел, как Хусо Курятник с карабином за спиной, на бешеном коне, мчится сломя голову по базарной площади.
Однако бои были короткими и незначительными, фронт далеко отодвинулся, и город остался за Австро-Венгрией. Так он простоял некоторое время ничей, забытый и разрушенный, пока народ не начал возвращаться домой.
Среди первых вернулся и Хусо Курятник, ибо для службы в армии его сочли негодным. Вначале он выполнял обязанности ополченца, объезжая с солдатами, не знавшими здешних мест, окрестные села в поисках спрятанного зерна и оружия. Странствуя так из села в село, он начал скупать у неопытных женщин и стариков овечьи и козьи шкуры. Люди отдавали их дешево, скорее как взятку, чем как товар. Когда вернулась на место регулярная жандармерия и ополчение было распущено, Хусо продолжал вести свою торговлю и с быстротой, которая возможна лишь в военные годы, разбогател в то самое время, когда все другие торговцы куда-то исчезали или едва сводили концы с концами.
Изменились его вид и повадка. Он приоделся. На ногах – непривычные новые штиблеты. Наталии – широкий ярких цветов стамбульский кушак. На шее – серебряная цепочка и черный шнурок, на цепочке часы, на шнуре – большой полотняный мешок, из которого он достает деньги, расплачиваясь с крестьянами и работниками за товар и перевозку. Иногда он важен и серьезен, так что верхняя губа почти сходится с нижней и зубы видны только наполовину, а иногда дерзок, весел и хвастлив.
Никто его больше не кличет Курятником, зовут, как пишется на его печати и вывеске: Хусейн Хускич. Рабочие и те, кто его просит о чем-нибудь, называют его Хусеин-агой. Он подписался на значительную сумму государственного военного займа. Время от времени, используя свои связи, он, в обмен на шкуры, добывает вагон картошки или повидла и раздает беднякам. Отправляясь с товаром в Сараево, он кутит с такими же торговцами военной формации и нуворишами.
Нынешней весной Хусо купил господский дом Хайровичей на базарной площади и переселился в него из своей Цыганской слободы. При этом он покинул свою жену Мейру, косоглазую, старую и уродливую цыганку, которая, как и большинство ее соплеменниц, не закрывала лица покрывалом и которой он недавно приказал купить чадру. Хусо женился на ней за несколько лет до войны. Тогда он был очень молод, а она – старше его. В приданое за ней он получил ветхий домишко и кузницу, оставшиеся ей от отца. Детей у них не было.
Теперь, когда судьба столь основательно изменила жизнь Хусо Курятника, эта женщина никак не соответствовала ни ему, ни тому, что его окружало. В новый дом он решил внести новую мебель и ковры и ввести новую жену, такую, какую ему нужно, – молодую и плодовитую.
Он отправился к кадию и заявил, что оставляет Мейру, возвращая ей все, что она принесла ему в приданое, и добровольно определяя ей небольшое ежемесячное содержание. Тут же он посватался к девушке из хорошей мусульманской семьи в Душче и женился на ней. Она была крепкая и светловолосая, круглая сирота, и Хусо без труда столковался с родственниками, которым она была в тягость.
Чтобы свадьба была как можно более пышной и чтобы ее видело как можно больше народу, Хусо устроил брачное торжество в своем новом доме, в центре торгового квартала. В полумертвом городе нашлось достаточно народу, чтобы заполнить дом Хусо, ломившийся от богатства. Это была прежде всего молодежь, которая в любое время должна отплясать и отпеть свое, затем цыгане и разный малопочтенный люд неопределенного вероисповедания.
Так начались эта музыка и пение в двух шагах от Апровизации.
Мейра, смиренно принявшая в канцелярии кадия свой новый удел, вдруг спохватилась и начала бунтовать, плакать, ходить к Хусо в лавку и на дом, заклинать его не прогонять ее, осыпать бесконечными упреками. Она таскалась за ним как тень.
Еще в то время, когда они были мужем и женой, их ничто по-настоящему не связывало. Занимаясь перепродажей кур в городе, он не общался с нею иначе, как ударами палки или оплеухами, да и то изредка. А с тех пор как он выбился в купцы и разбогател, Хусо вообще перестал ее замечать.
И вот теперь, когда он по всей форме развелся с нею и она могла бы жить как и до сих пор, только лучше, Мейра вдруг оказала неожиданное, непонятное и бессмысленное сопротивление. Всеобщее безумие, охватившее мир и город и сделавшее из Хусо Курятника Хусеин-агу-экспортера, точно заразило и эту слабоумную женщину и начало бродить в ней, как дрожжи.
Их брак, который, в сущности, никогда и не был браком, был теперь по всем правилам расторгнут. Хусо сделал то, чего требовал закон, и даже более того. И, однако, Мейра с упорством, на какое способны лишь уродливые и недалекие люди, требовала и молила, чтобы Хусо не бросал ее и оставил при себе вместе с новой женой. Тщетно было вразумлять ее. И Хусо только отворачивался.
Однако в самый день свадьбы, когда во дворе кружился один хоровод, а на веранде – другой и двое цыган-музыкантов наяривали так, что было слышно на краю города, во двор вошла Мейра в чадре из темно-синего ситца и уселась на камень, раскачиваясь, как над покойником. Возле нее двигался хоровод, в котором каждый, точно слепец, был занят только самим собой и наслаждался ритмом и движением. С веранды слышался глухой топот другого хоровода. Там танцевали одни женщины, ударяя по половицам ногами в белых чулках. А в углу, не шевелясь, стояла молодая, покрытая белой вуалью. Топот женского хоровода на веранде волнует парней во дворе;
1 2 3 4 5 6 7