Так незаметно проходили дни, месяцы и годы. Для тех, кто целиком занят землей, время, которое томит других людей, почти не существует. Сливы плодоносили примерно через год, недороды пшеницы случались нерегулярно, картофель подводил каждый третий год. Какое-то время фра Марко помнил особенно урожайный или неурожайный год, но потом наступал в точности такой же урожайный или голодный год и вытеснял из памяти первый. И поскольку земля неизмеримо больше, сильней и живет куда дольше человека, он постепенно забывал себя и терялся в ней.
Однако в последнее время у фра Марко было много огорчений, мелких и крупных неприятностей и разочарований. Прошлый год закончился дракой с Фазло и темницей. В самом начале года ему пришлось исповедовать гайдука Ивана Рошу в горах. Летом опять приключилось событие, которое привело крешевского викария в крайнее смятение и надолго выбило его из колеи.
Дочка Марко Барбареза из Сараева решила потурчиться и выйти замуж за турка. Плач и заклинания родителей, увещевания сараевских монахов ни к чему не привели. Накануне того дня, когда девушка собиралась пойти к кадию и заявить о своем желании принять ислам, монахи в сообществе с родителями, отчасти обманным путем, отчасти силой, посадили ее на телегу и, чтобы замести следы, поехали в Крешево. Ночью двое мужчин и какая-то старушка почти что на руках внесли девушку в крешевский монастырь. Игумен не пожелал ее видеть. Монахи тщетно уговаривали ее отказаться от своего намерения. Но даже угрозы не помогли.
Девушка забилась в угол комнатушки с толстыми стенами на первом этаже, где держали старые книги, седла и монастырский садовый инструмент. Скрестив на груди руки и опустив глаза, она слушала уверения, советы и угрозы монахов, говоривших то по очереди, то хором, и ничего не отвечала, – только на лице ее выступали красные пятна.
Фра Петар Яранович, доведенный до бешенства ее упорством, сипло прокричал:
– Позовите фра Марко, пусть выдерет суку, чтоб из нее дух вон!
Вскоре в комнатушку влетел фра Марко с кизиловой тростью в руках. Увидев девушку, он остолбенел. Слушая вчера разговоры монахов об этой потурченке и сейчас, когда его позвали по-своему принять участие в уговорах, он представлял себе высокую, крупную и наглую бабу. А перед ним стояла маленькая, тоненькая девочка со смиренно скрещенными руками и высоко поднятой головой. На лице ее выделялись упрямо опущенные веки, потемневшие от бессонной ночи. Они были чуточку косо срезаны, точно два больших лепестка с неровными краями. Ему было б легче, будь она крупная и бесстыжая бабища, какой ему представлялась.
Фра Петар еще раз попытался уговорить ее не позорить веру и родителей и отказаться от турка. Она даже не шелохнулась.
– Смотри мне в глаза, дрянь этакая! – в который раз гремел фра Петар, думая, что так он скорее поколеблет и сокрушит вероотступницу. Но она каждый раз приподымала веки и пристально и бесстрашно смотрела в глаза добряку фра Петару своим светлым, юным взглядом. Вернее, смотрела не столько в глаза, сколько на его большие венецианские очки в железной оправе, дужки которой были сломаны и обмотаны зелеными нитками. На эти зеленые нитки она и смотрела.
– Пойдешь за турка? – кричал фра Петар, смущенный ее взглядом и уверенный в том, что она не ответит на его вопрос.
– Только за него! – отвечала девушка необычайно спокойно и твердо для ее лет и для того положения, в котором она очутилась. Казалось, кто-то другой говорит за нее.
– Что? Что? И хочешь потурчиться?
– Да, потурчиться.
Фра Петар был вне себя от ярости, он кричал, едва выговаривая слова:
– Бей ее, фра Марко, бей похлеще!
Девушка почти не защищалась; она держалась так, будто ее вынудили принять участие в игре, которую она не любит. Ее хрупкий стан исчез в огромных ручищах брата Марко. Он положил ее на левое колено, точно непослушного ребенка. Сначала она дергала ногами и закидывала голову, но потом застыла и принимала удары без единого звука и движения. Если б она визжала и вырывалась, порка длилась бы бог знает сколько времени. Но перед таким чудом рука фра Марко остановилась, а взгляд нерешительно скользнул по комнате, словно ища объяснения. Девушка лежала у него на руках, упругая, как рыба. И тут фра Марко пришел в себя и ощутил нечто такое, о чем никогда не думал: под левой рукой – маленькую и налитую грудь, а под пальцами правой руки – девичий живот, еще не округлившийся, гладкий и упругий.
Охваченный ужасом, он отшвырнул девушку прочь от себя и, не глядя на монахов, выбежал из комнаты, забыв там свою кизиловую трость. А девушка медленно поднялась и снова встала в свой угол. Она вела себя так же спокойно, как перед поркой, только ее опущенные веки слегка подрагивали – должно быть, за ними стояли слезы, но на лице не было даже намека на плач, раскаяние или испуг.
Из-за этой сараевской девушки у монахов было много неприятностей. На другой день явился из Сараева ее турок и вместе с кадием и стражниками увел девушку из монастыря. В суде, в присутствии кадия и игумена, ее спросили, по своей ли воле она решила сменить веру.
– По своей и с радостью, – спокойно ответила она.
Когда ее спросили, хочет ли она взять в мужья этого турка, она молча положила свою маленькую ладонь на его руку и так посмотрела на монаха и судью, словно ждала следующего вопроса, ибо не понимала, как можно спрашивать о такой простой и очевиднейшей вещи на свете. На суде она не сказала, что ее в монастыре били, и держалась прямо и гордо, хотя вся дрожала от усталости, бессонной ночи и экзекуции.
Монахи заплатили штраф; и, что еще хуже, этот самый турок решил без промедления обвенчаться и сыграть свадьбу здесь же, в Крошеве.
1 2 3 4 5