Обычно смешение столь разных и непримиримых кровей ведет к постоянной внутренней борьбе, однако в Пайере они мирно уживались, создавая своеобразное гармоническое единство.
Это был высокий, красивый человек с поредевшими седыми волосами, большими серыми глазами и широкими мягкими движениями. Он был женат на венгерке, богатой и чудаковатой женщине, которая жила отдельно от него, в Венгрии, в отцовском поместье. Их единственный сын, красивый мальчик, воспитывался в одном из учебных заведений Венгрии. И по способностям и по связям Пайер давно мог занять более высокое положение, чем он занимал, мог даже стать одним из главных директоров центрального банка в Будапеште, однако он не только к этому не стремился, но по собственному желанию осел в Сараеве, с которым совершенно сроднился и сжился. Обосновался он в богато и со вкусом обставленной квартире на Логавиной улице. Был страстным охотником и превосходным теннисистом. Собрал прекрасные коллекции старинного оружия и народных вышивок, библиотеку на нескольких языках, покупал старые картины и помогал местным молодым художникам, никогда не высказывая своего мнения об их работах. Банком, одним из главных в Сараеве, имевшим на набережной роскошное собственное здание, он руководил спокойно, как бы между прочим, но внимательно и разумно.
С Обреном Радаковичем директор банка был связан не только по службе, но и многолетней искренней дружбой. После его смерти Пайер считал своим долгом помогать его вдове и дочери, облегчить им переход к новой жизни. И делал он это просто, без суеты и лишних слов, как все, что он делал в жизни.
Благодаря этим людям, а также чисто мужской напористости Райки торговые дела Обрена Радаковича были удачно ликвидированы и проблема содержания семьи разрешена вполне благополучно.
От торговых операций в других городах отказались, а фирмой «Обрен Радакович» в Сараеве, войдя в третью долю к наследникам, стал заправлять давний ее счетовод Весо Ружич. Дела, конечно, стали мельче и продолжали мельчать, но у начала Большого Чурчилука по-прежнему стоял приземистый полутемный лабаз, опрятный и пустой, с солидной старинной вывеской над дверями: «Обрен Радакович, комиссионная и посредническая торговля». По бокам в золотых овалах – «Основана в 1885 году», а внизу мелкими буквами скромно стояло: «Собственность Веселина Ружича».
«Обренов Весо» – под этим именем он издавна был известен в торговом мире, да и теперь его никто иначе не называл – всю свою жизнь провел возле газды Обрена и считал совершенно естественным и впредь оставаться под сенью его имени, беречь последние остатки состояния своего бывшего хозяина и служить его семье. Сирота без роду и племени, Весо был безусый полноватый коротышка с тонким голосом, крупной головой и румяным пухлым лицом, до времени изборожденным морщинами. Рядом со своим могучим хозяином этот маленький человечек казался лишенным самостоятельности и воли, однако на самом деле отличался молчаливым упорством крестьянина. Одевался он скромно, но чисто и добротно. У него была жена, Сока, такая же маленькая, беленькая и кругленькая, как он. Жили они на Вароше, в маленьком белом домике, где все сверкало чистотой и порядком; окна и крохотный дворик утопали в цветах. Детей у них не было, жили они тихо и согласно, как два голубка.
После смерти хозяина Весо целые дни проводил в лабазе, озабоченный и словно бы тоже осиротевший. Без поддержки газды Обрена он чувствовал себя одиноким и беспомощным, однако голова его напряженно работала, а маленькие глаза и красные ручки находились в постоянном движении. В несчастье он проявил не только преданность, но и своего рода мудрость и сноровку.
В первые же недели после смерти отца Райка стала ежедневно наведываться в лабаз. Вместе с Весо просматривала книги и счеты, обсуждала дела. Тихо и спокойно, сосредоточенно наморщив лоб, она знакомилась с бухгалтерским учетом, деловой перепиской, с ведением торговых операций вообще. Напрасно ей говорили, что это не женское и тем более не девичье занятие. Каждый день час-два она проводила с Весо, и не потому, что не доверяла ему (это не могло даже в голову прийти), не потому, что этого требовали дела (теперь их было немного), а потому, что хотела изучить, узнать, увидеть, как выглядит эта сторона того механизма, которому отец отдал жизнь и который она теперь все ближе узнавала, посещая банки, конторы и приводя в порядок свое и материно маленькое и шаткое состояние. Уже одно сидение в полутемном, холодном лабазе возле Весо – живого напоминания о газде Обрене – представлялось ей служением завету отца.
Но, занимаясь лабазом, встречаясь с деловыми людьми, Райка не забывала и о доме. И здесь со временем она начала проводить свою линию.
«Теперь дом в моих руках», – сказала она себе, отслужив панихиду по отцу через полгода после его смерти. И в то же мгновение почувствовала, как в ее груди затрепетало и забилось что-то до боли сладкое и жгучее, словно второе, более сильное сердце.
Свой план ведения хозяйства она прежде всего изложила матери, правда, не целиком, а только ту часть, которая касалась матери и которую той необходимо было знать.
– Папа хотел, чтоб мы жили бережливо и тем хоть отчасти поправили зло, которое нам нанесли люди. Я ему обещала. Нужно начать сейчас же. С этого дня гостиная, а также прихожая топиться не будут. Будем топить в твоей спальне, там ты и проводи время. О прислуге, кухне и прочем я позабочусь сама. А ты отдыхай и занимайся шитьем.
Госпожа Радойка заплакала, но в те дни она плакала что бы ей ни сказали. Смысл дочерних слов до нее дошел не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65