Скрестите нас, и вы вернете Минну или похожего на него человека. Теперь, когда Фрэнк больше не станет служить буфером между нами, нам с Дэнни придется начинать знакомство сначала, словно мы вдруг снова оказались четырнадцатилетними мальчишками, входившими в совершенно разные тусовки в приюте для мальчиков «Сент-Винсент».
Увидев Дэнни, я почувствовал потребность подбодрить его, как когда-то поддерживал на баскетбольной площадке криком: «Отличный бросок!» Вместо этого мы молча уставились друг на Друга.
– Я извиняюсь, – проговорил Лумис, проходя мимо меня и махнув рукой Дэнни. – Мне надо в туалет. – Он исчез в задней части офиса.
– Где Тони? – спросил я.
– Я надеялся, что ты мне это скажешь, – заметил Дэнни.
– Нет, не скажу, но хотелось бы верить, что дела у него обстоят получше, чем у Гилберта. Я только что оставил его в камере Шестого участка. – Лишь через мгновение я понял, что из моих слов можно было заключить, будто я видел его там своими глазами, но я не стал ничего уточнять. Лумис не выдаст меня, даже если он и слышал из туалета, что я говорю.
Новость на первый взгляд не так уж удивила Дэнни. Думаю, даже самый неожиданный удар судьбы не мог оказаться сильнее потрясения, вызванного смертью Минны.
– И за что его посадили?
– Заубийствоульмана! … Тот парень, которого Тони велел Гилберту разыскать, оказался мертвым. И легавые решили, что его убил наш Гилберт.
Дэнни лишь задумчиво почесал кончик носа.
– А где был ты? – поинтересовался я. – Я думал, что ты сидишь в офисе.
– Ходил перекусить, – бросил Дэнни.
– Я был здесь минут сорок пять. – Вранье: я находился у себя не больше четверти часа, но мне хотелось задеть его.
– Значит, мы с тобой разминулись.
– Звонки были? Ты видел этого… убийственного, убивающего, неумирающего, узкоглазого … этого детектива по расследованию убийств?
Он покачал головой.
Дэнни явно что-то скрывал, понял я, но мне тут же пришло в голову, что и я был не до конца с ним откровенен.
Мы с Дэнни задумчиво смотрели друг на друга, ожидая, пока в голове у каждого созреет очередной вопрос. Я почувствовал в глубине своего существа вибрацию, новые тики рвались наружу, набирая силу. А может, я наконец-то вновь почувствовал голод.
Лумис вернулся в приемную.
– Ну и видок у вас, парни, скажу я вам! Что за день, а?
Мы оба посмотрели на него.
– Вот что, ребята, думаю, мы задолжали Фрэнку минуту молчания, не так ли?
Мне захотелось сказать ему, что он только что эту самую минуту молчания нарушил, но, подумав, я решил промолчать.
– Вам ведь есть что вспомнить? Склоните же головы, вы, индюки. Этот парень был вам как отец родной. И не стоит заканчивать день спорами и громкими криками. Не забывайтесь.
В чем-то Лумис был прав: нам с Дэнни не стоило забываться и позволять ему так вести себя. Но мы молчали. Увидев, что Лумис и Дэнни закрыли глаза, я тоже опустил веки. Нас было всего трое, на этой импровизированной церемонии мы представляли все наше агентство: Дэнни выступал за себя и за Тони, я – за себя, а Лумис, надо думать, за Гилберта. Я даже слегка растрогался.
А потом Лумис все испортил: он громко и отчетливо пукнул, безуспешно попытавшись заглушить этот звук кашлем.
– Ну хорошо, – вдруг бросил он. – Как насчет того, чтобы отвезти меня домой, Лайонел?
– Иди пешком, – отозвался я.
Полицейский-мусорщик не стал спорить, а покорно кивнул головой и поплелся к дверям.
Дэнни вызвался посидеть у телефона «Л amp;Л». Мой приятель заметил, что у него уже закипел кофе, а я смекнул, что ему хочется остаться в офисе, причем в одиночестве. Меня это вполне устраивало. Мы обменялись несколькими прощальными фразами, и я пошел к себе.
Наверху я зажег свечу и установил ее в центре стола рядом с пейджером и часами Минны. Дурацкая просьба Лумиса соблюсти ритуал преследовала меня. Мне необходимо было отдать должное и своим собственным ритуалам. Но в данный момент я был слишком голоден. Вылив виски, в котором растаял лед, я налил себе новую порцию и поставил стакан на стол. Потом развернул сэндвич от Зеода. Справившись с желанием впиться в него зубами, я помешкал несколько мгновений, а потом пошел в кабинет и вернулся с ножом с зазубренным лезвием и маленькой тарелкой. Я разрезал сэндвич на шесть равных частей, получая нежданное удовольствие от звука, с каким тупое лезвие ножа преодолевало сопротивление теста, из которого была испечена булочка, а потом аккуратно разложил кусочки сэндвича по тарелке на равном расстоянии друг от друга. Положил нож на стойку и расставил тарелку, свечу и стакан с виски так, чтобы они утешали моего горюющего Туретта. Если бы не синдром, я бы в жизни не освободил на столе пространство для собственного горя.
А потом я подошел к проигрывателю и поставил самый печальный диск из моей коллекции. Песню Принца «Почему ты мне больше не звонишь?».
Уж не знаю, страдает ли артист, прежде известный как Принц, синдромом Туретта, или это он по жизни мучится от навязчивых состояний, но я совершенно уверен, что творчество для него– род болезненного безумия. Музыка не производила на меня особого впечатления вплоть до одного памятного дня в 1986 году. Тогда, сидя на пассажирском сиденье в «кадиллаке» Минны, я впервые услышал, как песня «Поцелуй» с маниакальным упорством пробивает себе дорогу сквозь шумы и помехи эфира. До того дня я не более одного-двух раз в жизни слышал музыку, которая, вызывая нечто вроде клаустрофобии, в то же время дарила ощущение освобождения, чем очаровывала моего Туретта, дурачила его чувством узнавания. Однако в тот день я услышал песню, которая полностью жила на заколдованной территории, гитара и голос рвались прочь из навязанных ею границ – одновременно молчаливых и взрывных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111