«Иди ко мне. Ну, Ванятка, сыночек мой. Ты теперь дома, и никуда больше не поедешь. Иди ко мне на ручки».
И ещё помню, как проснулся я в пещере, увидел, что нет у меня ни дома, ни отца, ни мамы… Страшно испугался и заплакал. И плакал я долго, безутешно – ребята смотрели на меня, и – никто ничего не говорил.
В пещере догорал костёр, дров больше не было. Становилось холодно, и я начинал дрожать. Кто-то из ребят сказал, что надо натолкать в чугунок снега и согреть воды. Еды у нас не было, но я о ней в тот час не думал. Не знал я тогда, что бывают у человека дни, недели – и даже годы, когда еды у него нет.
Вместе с трескучими холодами к России подбирался 1933-й год. Страшным он будет для многих народов, населяющих одну шестую часть света.
Ну, а как я прожил этот год – это уж рассказ особый. Я поведал о том в повести «Жёлтая Роза». Это первая часть романа о тридцатых годах «Ледяная купель» – он написан давно, ещё в семидесятых, но лежит в столе и ждёт встречи с читателями. Дождётся ли?.. Но и в нём я лишь отчасти рассказал о своём детстве. Расскажу ли когда-нибудь подробнее?.. Вряд ли! Люди ждут историй весёлых, романтических.
Романтики было много в те дни, когда мы войну с Победой окончили и домой возвращались. Я тоже, хотя и не сразу, поехал домой. Дома-то, правда, у меня не было, и даже города не было – Сталинград был дотла разрушен, но всё-таки было место, где завод мой и дома стояли. Туда и поехал. Ну, а потом в штаб своего округа вернулся. Сижу это я на скамеечке, приёма у начальства жду. Мимо подполковник проходит. Встал я, честь ему отдал.
– Как твоя фамилия?
Назвал я себя.
– Дроздов? Не твой ли очерк «Фронтовой сувенир» по радио читали?
– Было дело.
– И что? Куда теперь?
– В Сталинград поеду. Тракторный завод восстанавливать.
– Но ты же писать умеешь! Помнится, как у нас в штабе говорили: фронтовой командир, а как пишет. Айда к нам в газету!
– А вы что же… редактор?
– Бери выше; я всеми газетными кадрами в округе заправляю.
Подхватил меня за руку, повёл в кабинет. Там за большим столом маленький, похожий на галчонка, старший лейтенант сидел. Подвёл меня к нему:
– Вот тебе артиллерист настоящий и писать умеет – оформляй его в газету. Нам во Львове литсотрудник нужен.
И ушёл подполковник, а старший лейтенант долго рассматривал меня, точно я привидение, потом спросил:
– У вас есть высшее образование?
– Нет.
Старший лейтенант склонился над столом и ворочал перед носом какую-то бумагу. Ко мне он сразу потерял интерес, и я уж думал, что сейчас он меня отпустит и я пойду в другую комнату оформлять демобилизацию, и был рад этому, и уж предвкушал момент, когда я войду в кабинет директора Тракторного завода Протасова, у которого до войны в механосборочном цехе работал, и как он обрадуется мне и скажет: «Ну, валяй в наш цех, ты там распредмастером работал – и теперь засучивай рукава, трудись».
А старший лейтенант занимался бумагой – и так её повернёт, и этак, и морщил свой тонкий крючковатый нос, выражая недовольство моим присутствием, и потом, не поворачиваясь ко мне, проскрипел сиплым прокуренным голосом:
– Как же вы… без образования в журналистику идёте? Журналист, это же… писать надо, сочинять: тут не только ум, но и талант нужен, это же… ну, вроде как маленький, начинающий писатель. А?.. Отказались бы.
– Как вы скажете; можно и отказаться.
Старший лейтенантик, так я его мысленно окрестил, поднял на меня большущие тёмные глаза, в них копошился сырой непроницаемый сумрак, покачал головой, что, очевидно, означало: «Надо же… какая наглость. В журналисты захотел». Но сказал он лишь одно слово: «Подождите», и вышел. Через минуту возвратился вместе с подполковником. Тот был взволнован, кричал:
– Вечно вы!.. Как русский, так вам дипломы подавай. А где он учиться мог – тебя он на фронте защищал! А твои соплеменники, между прочим, в Ташкенте отсиживались, да в институтах учились.
– Но ведь журналистика, – бормотал старший лейтенант, – сами же вы говорили.
– Ну, говорил – и что же, что говорил. Конечно же, хорошо, если с дипломом, но этот писать может. Очерк его по радио передавали, я ещё тогда думал: в газету бы этого парня.
Приказ о моём назначении был написан, и вот я во Львове, стою у входа в большое серое здание, где находится редакция. Часовой указывает мне лестницу, ведущую в подвал, и я, наконец, в огромном, плохо освещённом помещении; у стен разместились наборные кассы, печатные станки с ручным управлением, два большие стола посредине – вся типография дивизионной газеты «На боевом посту».
Две девушки, сидевшие за кассами, – одна чёрненькая, кудрявая, другая беленькая, прямоволосая, – повернулись ко мне. Прямоволосая славянка мило улыбнулась:
– Мы ждали вас. Проходите. Скоро придёт редактор.
Куда проходить, не сказали. Избрал дальний угол с большим штабелем газетных подшивок и каких-то бумажных тюков, прошёл туда и положил на штабель фибровый, изрядно побитый и потрескавшийся чемодан, с которым прошёл и проехал всю войну и в котором одиноко лежали две пары нижнего армейского белья – всё моё имущество и богатство. Казалось бы, странно это – ведь я прошёл пол-Европы, освобождал Яссы, Будапешт – и был не простым солдатом, а вначале летал на самолётах, потом, повинуясь капризам военной судьбы, стал командиром фронтовой зенитной батареи, – казалось бы, трофеи должны быть. А их не было. Только часы золотые на руке – солдаты подарили, да аккордеон концертный был – тоже солдаты из королевского дворца вынесли, но его украли где-то на квартире. Ничего другого не было, потому как всегда боялся: убьют, а у меня в чемодане вещи чужие найдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171