Михаил почесал начинавшую лысеть голову.
– Странный ты, Иван! Я и раньше не мог тебя понять, а теперь и совсем запутался в мыслях о тебе. Что ты за человек такой?
– Да что же тебе непонятно?
– А то и непонятно: малахольный ты какой-то, не от мира сего. Да если бы я имел таких друзей!.. – Он оглядел комнату. – Да разве я жил бы в этом чулане? Я как стал возить Ворошилова, так сразу и квартиру получил, и звание. А ты… из армии вылетел, всю карьеру себе порушил. Да ты хоть скажи: правда ли это, что министр тебе погоны предлагает, да ещё майорские?
– Да ещё и должность важную в министерстве, – решил я подзадорить Михаила.
– Ну, и…
– Посмотрим. Я вот пока за книги засел. Учился-то я, как ты знаешь, мало. Надо мне вас, моих сверстников, догонять.
Михаил всплеснул руками:
– Вот… и глядите на него! Можно ли понять этого человека?
Негромко заговорил генерал:
– Я понимаю Ивана Владимировича. У него, значит, свои виды на жизнь, и он их не каждому открывает. Другу своему, – тому, кто его поймёт, – он, может быть, и скажет, а всякому – нет, не скажет.
Михаил покраснел пуще прежнего, вилкой по тарелке зашкрябал. Намёк на истинные отношения наши с Михаилом, на видимое даже постороннему глазу моё нежелание выкладывать перед ним свою душу был понят и задел Михаила. Он с того момента больше и не заговаривал.
Прощаясь, генерал сдержанно, но сердечно проговорил:
– В моей жизни никто ещё не делал для меня так много, как вы. Благодарю вас от всей моей семьи. Вот вам моя визитная карточка, понадоблюсь – дайте знать.
Как раз в это время пришла с работы моя Надежда и вернулись с гулянья дети. Я представил гостям своё семейство, а Надя приглашала ещё посидеть немного, но гости уже прощались. И когда все уже были в машинах, Михаил отвёл меня в сторону, тряхнул за руку:
– Ладно, старик, не обижайся на меня. Ты ведь ничего не растолковал мне, а так, брякнул впопыхах: министр и так далее! Ну, сам подумай, разве я мог поверить в такую чертовщину. Теперь верю. И спасибо тебе сердечное за генерала. Он хороший мужик. И ты ему крепко помог в жизни. Ну, ладно: бывай здоров, да больше меня так не озадачивай. Хватило мне хлопот и там, в нашем голоногом детстве.
– Да, Михаил – всё было. И хлеба ты мне за пазухой таскал, и во время войны отыскал меня первым. Люблю я тебя и горжусь своим другом. Ну, а за мою судьбу ты не беспокойся. Я выбрал для себя дорогу, и она будет нелёгкой. Ну, да ничего; как-нибудь справлюсь. А за генерала тебе спасибо. Кажется, ты мне нового товарища подарил. А друзей мы с тобой ценить умеем. А?..
Мы обнялись и долго так стояли, прижавшись друг к другу. Потом ударили один другого кулаком в грудь, и Михаил сел в машину.
В ту минуту я впервые подумал о том, что нет ничего крепче и прекраснее, чем настоящая мужская дружба. И ещё пришла мне в голову мысль: в дружбе, как и вообще в отношениях между людьми, надо уметь извинять слабости и несовершенства характера. Если такой способности ты не имеешь, друзей у тебя не будет.
А занятия в институте шли своим чередом. Скоро я уже умом и сердцем чувствовал душу аудитории, нашего первого курса – людей, с которыми судьба свела меня на шесть лет. Я сидел в самом дальнем уголке за дверью и в минуты, когда не писал свои конспекты, слушал преподавателя, а заодно и разглядывал спины и затылки ребят, сидевших за столами. Со мной рядом сидел Николай Сергованцев, парень из тамбовской деревни. Он в прошлом году окончил в Тамбове Педагогический институт, но в школе преподавать не смог, «не хватало терпения и нервов», как он выразился однажды. «Никогда не думал, – говорил он мне, – что дети – такой противный народ. Они доводили меня до бешенства, я готов был перекусать их. В класс заходил, как в клетку с тиграми. Не-ет, школа – это не по мне. И тогда я стал писать статьи о книгах. Критиком заделался нечаянно». Он и здесь был неспокоен, вначале наклонялся ко мне, шептал на ухо разные реплики, ёрзал, смеялся, дерзил преподавателям, но я ему сказал:
– Не мешай мне слушать и писать конспекты, иначе отселю.
– Как отселишь?
– А так: возьму за шиворот и посажу за другой стол.
– Ну, ты даёшь! Я же больше тебя. И кулак у меня тяжелее. Видишь?..
И он показал мне мощный крестьянский кулак.
– Кулак ничего не значит, – заметил я. – Ермак учил нас побеждать таких, как ты, четверых.
– Кто такой – Ермак?
– А это вожак у нас был, когда я в тридцатых годах в Сталинграде жил на улице.
– Ну?.. И ты это умеешь?
– А как же! Иначе я там бы не выжил.
После этого он стал тише, а ко мне совсем не приставал.
Впереди нас сидел Лев Щеглов, драматург. Он был длинный, жидкий и имел замечательно круглую живописную лысину. Ему было всего двадцать пять лет. Я у него спросил:
– Сколько тебе лет?
Он ответил:
– Семидесяти ещё нет.
Неуютно и неспокойно было нашей единственной девушке Оле Каримовой. Куда бы она ни села, к ней приставали, мешали слушать. И она пересаживалась со стола на стол. Наконец, однажды пришла к нам и села на свободное место. На перемене Сергованцев мне сказал:
– Кто её просил? Мне это не нравится.
– Она хорошая. Тебе должно быть приятно, что она выбрала тебя соседом.
– Чего ж тут приятного! Ни в носу поковырять, ни почесаться. Нет, я сбегу от вас.
– Беги. Нам будет свободней.
Сергованцев никуда не сбежал, скоро он привык к своей соседке и стал ей мешать, как до этого мешал мне. Она просила не мешать, фыркала на него, но он продолжал егозить. Я думал, Ольга уйдёт и от нас, но однажды мы пришли на занятие, а она сидит посредине стола – на месте Сергованцева.
Вошёл Николай и остановился удивлённый:
– О! Она уже на моём месте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171