А если о них рассказывают анекдоты и всякие байки сами евреи, тут уже происходит счастливый синтез языка, интонации, жестов чисто еврейских, и потому так интересно слушать еврея о евреях, так дружно все смеются, порой до слёз, и это даже в том случае, когда и смешного-то ничего нет в самом рассказе.
Подъехали к домику. Собственно, это был и не домик, как его называли, а меленький охотничий дворец с колоннами у главного входа, со многими углами, террасами, крыльцами и балконами на втором этаже. Генерал – тот, что сидел в левом углу и как Кулинич дремал, тронул меня за рукав, сказал:
– Пойдёмте со мной, я покажу вам вашу редакционную комнату. Там останавливались Акулов и Кулинич.
Нас встретила девушка в белом фартучке, чёрная как цыганка, с мокрыми блестящими глазами. Открыла комнату. Здесь был стол, диван, две кровати и две тумбочки. Генерал показал на кровать у левой стены и у окна:
– Эта койка Кулинича. Теперь она будет ваша.
Я поблагодарил, а генерал, склонившись ко мне, сказал:
– Я вас знаю, а вы меня нет. Я Холод, начальник политотдела.
И протянул мне руку. Она была холодная и влажная.
Оставшись один, я сел на диван и подумал: «Лучше бы мне расположиться здесь, на диване, но неудобно. Зайдёт Холод и скажет, что я брезгую. Или боюсь койки, на которой спал человек, ныне мёртвый. Но, может быть, он и не умер, и врачи его поднимут?.. Хорошо бы. Я не хотел, чтобы Кулинич умирал. Я и вообще не хотел ничьей смерти. И когда, бывало, на фронте батарея собьёт самолёт и он загорится, или подобьёт танк, машину с солдатами – я думал о погибших, представлял их матерей, отцов, жён, детей… Мне было больно. И говорю я это искренне, от чистого сердца. И при этом думаю о Боге. Мне не страшно будет предстать перед Богом, я ему никогда не лгал».
В комнату вошёл румын с ружьём и вещмешком. Посмотрел на меня с улыбкой, словно я ему был знаком.
– Вы есть капитан Дроздов?
– Да, с вашего позволения.
– Буду вам давать своё имя, если вам нравится?
– Разумеется, мне это очень понравится.
Поднялся с дивана. Ждал, когда он произнесёт очередную фразу, которые ему нелегко давались. И он произнёс:
– Рональд Нелепеску.
На этом он похоже исчерпал своё красноречие и запустил руку куда-то глубоко под куртку, извлёк оттуда маленький конвертик, перехваченный синей узенькой лентой – то ли для красоты, то ли для сохранения секретности. И, обливая меня теплом суриково-кирпичных глаз и лукаво улыбаясь, протянул пакетик. Я раскрыл конверт и прочитал коротенькое письмецо: «Милый, родной мой!
Плачу и страдаю, и не могу пережить страшный удар судьбы, повергший меня в отчаяние: противный посол не пустил меня на охоту! Ждём важную шифрограмму. Нет-нет, не о тебе! Над твоей головушкой рассеялись последние реденькие облачка, и ты можешь спокойно охотиться. Но меня с тобой не будет. Мы не встретимся до следующей субботы. А тебе я дам совет: верь человеку, подавшему моё письмо. Все вопросы задавай ему. Он мой друг и абсолютно надёжный. Всех остальных остерегайся. Молчать ты умеешь, это твоё золотое качество. Ну, будь здоров и счастлив. Обнимаю, целую. Е.».
Потом мы спустились на первый этаж, где в просторном зале накрыли ужин. Мест было много, но за столом сидело человек восемь. Я поклонился всем сразу, а Рональд, тронув меня за плечо, громко возвестил моё имя и после короткой паузы чуть тише добавил:
– Помощник Сталина.
Я, как всегда от этих слов, опустил голову и почувствовал жар во всём теле. И хотя пригнулся как под тяжестью каменной глыбы, но занял указанное мне место и приступил к ужину. Потом мы с Рональдом погуляли в окрестностях дворца, я узнал, что работает он в Совете министров – один из заместителей Председателя. Курирует мелиорацию и ещё какие-то важные отрасли сельского хозяйства.
Спать легли рано, а уже в начале четвёртого нас подняли. Внизу был накрыт завтрак, но Рональда позвал Председатель, который тоже приехал на охоту, и я один в столовую не пошёл. Ждал своего товарища, но он не появлялся. Куда идти, где и как охотиться, я не знал. И охотников, кроме генерала Холода, подполковника из СМЕРШа и Рональда, тоже никого не знал; хотел уже идти к лодочной стоянке и там во всём разобраться, но из темноты, сгустившейся к рассвету, выступил человек с ружьём за плечом, обратился ко мне по-русски:
– Нелепеску не будет, он занят – пойдёмте со мной.
По дороге сказал:
– Я – Чаушеску, будем знакомы.
Я тоже ему представился.
– Вы работали со Сталиным?
– Да, с генерал-лейтенантом Василием Иосифовичем.
– Вы генерал-лейтенант? Такой молодой, а уже такой высокий чин?
– Нет, нет, я – капитан авиации, бывший лётчик.
Мой спутник согласно кивал головой; говорил он по-русски плохо, ещё хуже, чем Нелепеску, и, конечно, не всё понимал из моей речи; скорее всего, он так и не понял, кто это генерал-лейтенант? И почему Сталина я называю Василием Иосифовичем. Для него я помощник Сталина, а Сталин может быть только один. Всё это я понял ещё там, в столовой, где на меня смотрели как на президента Америки; они все слышали звон, но плохо понимали, где он; принимали меня чуть ли не за самого важного человека, стоявшего у плеча Сталина. Да, думали они, таким был этот молодой человек, но Сталин умер, и я попал в опалу, теперь вот с ними, и им очень интересно быть в моём обществе, они всюду будут об этом говорить. И этот… главный комсомолец Румынии. Ему тоже не нужен никакой Василий Иосифович; ему важно по приезде домой сказать, что охотился с помощником Сталина, с самым главным помощником, любимым и единственным…
Я знал: Чаушеску курировал в партийном руководстве Румынии молодёжь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171