Затем добавила: – Или, может быть, просто дождь. – Когда начинается одно и кончается другое? Даже Неру жаловался, что никто не может ему этого сказать. Муссонные дожди в Бомбее, говорил Неру, могут начинаться с помпой и громыханием гроз, опрокидывая на город свои щедрые дары, а могут входить в него, крадучись, незаметно, как ночной вор.
И когда стало ясно, что мне не суждено дождаться рыцаря с зонтиком, я подняла над головой рюкзак и попыталась пробежать те четыреста метров, что отделяли меня от ворот студии, хотя это оказалось не таким уж простым делом.
Проезд на студию уже успел превратиться в поток жидкой грязи, возвращавший его к исходному состоянию прибрежной полосы, заливаемой во время прилива. Было уже настолько темно, что приходилось нащупывать дорогу сквозь слой скользкой грязи до щиколоток, сначала осторожно продвигая вперед одну ногу, а затем другую, вспоминая при этом о том, как любили кобры плавать по нашему саду, затопленному первым муссонным ливнем.
Когда я находилась где-то на полпути между «Ледяным домом» и воротами, рев дождя немного поутих. Я оглянулась, услышав звук шагов за спиной, и увидела мужчину, у которого волосы прилипли к голове от свежей ярко-красной крови, стекавшей вниз по лицу и собиравшейся в виде маленькой лужицы на щеке. Рубашка превратилась в некое подобие фартука мясника. Я закричала от ужаса, а он поднес руку к голове, сказав:
– Не бойтесь, это не настоящая кровь. – Мужчина вытер руку о грязные джинсы. В другой он держал зонт. – Мистер Калеб послал меня. – Он раскрыл зонтик у меня над головой, воспользовавшись близостью, чтобы повнимательнее меня рассмотреть. – Вы говорите о Сами с Чоупатти? Я друг, Роби. Я вижу вас на пляже.
– А вы... звезда в... этой разновидности киноискусства?
Из-под его бутафорской крови и синяков, наложенных с помощью грима, проглядывали тонко очерченные черты настоящего киногероя.
– О нет! – Я почувствовала, что мое предположение его шокировало. – Звездой у нас может быть только крупный мужчина, тем более героем. А я всего лишь мелкий негодяй. Недостаточно крепок и здоров для истинного героя. До того как мистер Калеб дал мне эту работу, я работал на пляже Чоупатти. А Сами много раз приходил со мной на бхел пури. Меня зовут Роби.
– Мне очень жаль вашего друга.
Мы уже почти дошли до ворот.
– Пожалуйста, мисс, – сказал он тихо, – будьте осторожны. Не ходите поздно вечером по пляжу Чоупатти. И не беседуйте с разными людьми о Сами.
– Это шутка Мистри? – спросила я. Эпизод сильно отдавал его сценарным стилем – грубая проза жизни с витиеватыми намеками на пикантные непристойности. – Передайте ему, чтобы он шел подальше со своими предостережениями. Передайте ему также, что готическая мелодрама никогда не принадлежала к числу моих любимых жанров. Она слишком похожа на реальность.
Я вынырнула из-под зонтика и пробежала последние несколько метров под дождем. За спиной у меня раздавался взывающий голос Роби:
– Мисс! Мисс!
Запрыгнув к проезжавшему мимо велорикше, я сказала:
– Отель «Риц», пожалуйста.
Рикша обернулся.
– Через Ворота Индии? – переспросил он. – С Башнями Молчания, где парсы оставляют тела своих мертвецов, чтобы их пожирали стервятники? Без дополнительной оплаты.
– На этом?! – прорычала я. – Вы с ума сошли?
– Я всего лишь выполняю свою работу, мадам. И незачем кричать.
Рикша вывез меня из тихих боковых улочек на одну из центральных городских магистралей, запруженную автомобилями. Когда же мы доехали до Хутатма-Чоук, бомбейского Пиккадилли, он прокричал мне:
– В прежние времена «Флора», в прежние времена фонтан «Фрер». – С этими словами он обогнул очередную автомобильную пробку, проехал мимо статуи, у подножия которой сидел человек, окруженный плакатами, предлагавшими аюрведические способы лечения «ревматизма, выпадения волос, грибковых болезней, свищей и половой слабости».
Затем нашу шаткую повозку, подобно вирусу в потоке крови, вынесло на шумный проспект. Бесчисленные машины, оглушительно сигналящие со всех сторон. Каким-то чудом нам удалось увернуться от расписного афганского грузовика. Парень на скутере с семейством из трех человек, сжавшимся на переднем сиденье, пронесся наперерез переполненному автобусу.
Я зажмурилась и не открывала глаз до тех пор, пока мы не въехали на одну из менее оживленных артерий города. И тут дождь закончился так же внезапно, как и начался. От асфальта поднимался пар, похожий на сухой лед, который я видела на студии. Дважды крикнула какая-то птица. Этот кадр понравился бы Калебу Мистри.
– Слышите? – спросил рикша.
Птица снова закричала. Странный крик, словно состоящий из двух слов: «Паос ала! Паос ала!»
– Это птица безумия, – пояснил рикша. – «Паос ала» на нашем языке, на языке маратхи, означает «Будет дождь! Будет дождь!».
Индусы назовут это дхармой, предчувствием своей судьбы, принадлежностью некоему пути, и для них все сразу станет ясно. Едва уловимый узор подкладки бытия, несводимый к уравнениям и графикам, к тому, во что вот уже несколько десятилетий математики и метеорологи пытаются вогнать индийские муссоны. Но пока безуспешно.
Раньше я воспринимала Бога как Великого Математика. Вы подходите к райским вратам, и, прежде чем вас туда пропустят, парнишка с нимбом из белокурых волос задаст вам три вопроса по теории относительности. Вы думаете: «Ах, черт, мне следовало бы внимательнее слушать этих занудных учителей математики и больше времени проводить за калькулятором». Но уже слишком поздно.
Потом я начала считать Его Великим Метеорологом. И с религиозным почтением стала вслушиваться в сводки погоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166