Тарас, изогнувшись, сунулся в дыру, ведущую в каменоломню.
Перед ним открылся длинный, узенький коридор с низким потолком, подпертым на каждом шагу гнилыми балками, осклизлыми стенами и могильным запахом.
Тарас миновал коридор, свернул вправо и пошел на тусклый огонек.
Огонек привел его к Ивану.
Иван работал один в маленьком припоре.
Он стоял на коленях перед громадным материком, похожим на надгробную плиту, методично распиливая его гигантской пилой надвое.
Кхи! Кхи! Кхи! – визжала пила.
Иван весь ушел в работу, и Тарас видел только его густые волосы, позолоченные желтой пылью, красный, туго стянутый платок на шее и выкругленную в белой рубахе спину. Над ним, под самым потолком, на железном треугольнике, вбитом острием в стену, стояла большая керосиновая лампа. Она коптила и дымила от недостатка воздуха, как пароходная труба. Все стены, земляной пол, материк и сам Иван были облеплены сажей. Она носилась в воздухе, подобно черным мухам, и душила.
– Иван! – окликнул Тарас.
Иван вздрогнул от неожиданности, задержал пилу и поднял голову. Лицо у него было желтое, высеченное будто из камня; щеки куда-то провалились, и бесцветные глаза глядели из темных кругов тупо, в одну точку.
Иван не узнал его сразу и спросил визжащим, как пила, голосом:
– Кто это?
– Я!.. Тарас! Неужто не узнал? Сова!
– Ты?! – виновато забормотал Иван.
Правая рука, державшая пилу, упала вдоль тела, и он облокотился о материк. Сильная усталость сквозила во всей его фигуре.
– Совсем ослеп в этой норе, – проговорил Тарас. – А я пришел звать тебя. За тобой тут одного трубача прислали, жена родила. Слышишь?
Иван прекрасно слышал, но ни один мускул не шевельнулся на его каменном лице. Только меж бровями легла складка да в глазах промелькнуло страдальческое выражение.
– Так ты вылезай сейчас же, а то нагорит тебе от тети Жени. – И он засмеялся.
– Обойдутся, – устало вымолвил Иван.
– Раз зовут, стало быть, обойтись не могут.
– Плаху кончать надо.
– Как знаешь. – Тарас пожал плечами.
Долго еще после ухода Тараса сидел Иван над плахой, не меняя позы. Со стороны можно было подумать, что он спит. Но вот из груди его вырвался протяжный вздох. Он взял в руки пилу и принялся за прерванную работу.
Кхи! Кхи! Кхи! – снова завизжала пила.
Иван пилил и думал о новом испытании, которое послало ему небо.
Еще рот!..
Ужаснее этого он представить себе не мог. Самим жрать нечего, и так второй месяц питаешься бледным чаем, селедкой и луком, а тут…
Смешно – в прошлом месяце он всего заработал шесть рублей. Проживи-ка на эти деньги с женой и безруким отцом (отец лишился рук в каменоломне и висел у него на шее).
Хорошо, что «тех» нет, Лели и Нины!
Перед Иваном в полумраке припора предстали рядышком, как живые и как на картинке, две тоненькие девочки – близнецы с большими курчавыми головками.
«Отчего они умерли?»
Врач для бедных сказал, что от плохого питания. Может быть. Им, врачам, известно.
А хорошие они были – тихие, смирные. И всегда вдвоем, в уголке. Все со своими глиняными чашечками, горшочками и самодельными куклами возятся и щебечут, щебечут…
Рука, водившая пилу, дрогнула.
«И зачем теперь это новое существо?… Тоже долго не проживет. Один только перевод денег. Крестины, свивальники… Новые долги. Опять же подрыв торговли. Чуть Варя купечеством занялась, – стоп!»
Иван вспомнил, что его ждут, и ему стало совестно.
– Как же это так?! Жена родила, а я не двигаюсь?!
Он отложил пилу, вскочил, отряхнулся от пыли и стал торопливо напяливать пиджак…
Первый, кто бросился ему в глаза, когда он поднялся наверх, был племянник.
Пимка встретил его сурово.
Дядя заставил себя ждать больше часу. Притом лицо его было такое равнодушное, холодное. А Пимка был так уверен, что он обрадуется и сейчас же вылезет из колодца.
– А, это ты? – сказал Иван.
Пимка сердито отвернул лицо и проворчал:
– Так долго!.. Идите… Тетя Варя родила…
– Иду, иду!
– С тебя магарыч, – сказал тяжчик и хлопнул Ивана по плечу.
– Да… магарыч, – вяло ответил Иван и мигнул глазом племяннику.
Пимка сорвался со своего места, и они зашагали по степи. За ними кинулся Суслик.
Иван шел медленно, покачиваясь из стороны в сторону, как человек, отвыкший от ходьбы. Пимка поминутно забегал вперед и заглядывал ему в лицо. Он хотел прочитать, что творится у него на душе. Но ему это не удавалось.
Лицо Ивана по-прежнему оставалось равнодушным и холодным.
На полпути он неожиданно обернулся и спросил:
– Девочка или мальчик?
– Мальчик.
Иван остановился и проговорил дрожащим голосом:
– Врешь?!
– Не вру! – бойко ответил Пимка.
Лицо у Ивана просветлело, и на бескровных губах зацвела улыбка.
Увидав, какое впечатление произвело на дядю это известие, Пимка схватил его за рукав и воскликнул:
– И красивый такой!.. Глазки такие большие, носик красненький.
– Шутишь?
– Вот крест, дяденька!
– Да?!
Иван просветлел еще больше, схватил обеими руками Пимку за бедра и поднял его высоко над головой.
Суслик, вообразив, что Иван обижает Пимку, звонко залаял и вцепился острыми зубами в его сапог.
– Дурной, – рассмеялся Иван.
Продержав племянника несколько минут в воздухе, он бережно опустил его на землю и сказал:
– А я, брат, припас для тебя ушку. В степи нашел. Должно быть, обронил какой-нибудь отставной от козы барабанщик, – и он протянул ему белую пуговицу.
– Спасибо, дядя!
Пимка схватил ее с жадностью и помчался вперед с Сусликом, оглашая степь веселым криком и смехом.
Он теперь совершенно примирился с дядей.
Иван, как все каменоломщики, жил в самом грязном переулке слободки и снимал конуру за пять рублей.
1 2 3 4 5 6 7 8