Неожиданно вспыхивает верхнее освещение. Юнец из числа взобравшихся на сцену зачитывает обращение, в котором то и дело встречаются слова «именем германского народа». Когда с чтением покончено, тучный человек – очевидно, главарь банды – спрашивает, где хозяин кабаре. Не говоря ни слова, герр Соломон садится. Одна из девиц у стойки тычет в его сторону пальцем, крича: «Вон он, вон он, еврейская свинья». Главарь подходит к столику.
Главарь. Мне не нравится твой нос. Сними очки, если не хочешь, чтобы они разбились.
Герр Соломон без промедления повинуется. Главарь хватает его за редкие крашеные волосы и изо всех сил бьет лицом о столешницу. За минуту такой обработки лицо герра Соломона превращается в бесформенную кровавую массу. Все это время в кабаре никто не шевельнулся. Абель так и продолжает сидеть на том же месте. Кровь брызжет на его пиджак и брюки, но он не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Не смея даже отвернуться, он смотрит, как преображается лицо Соломона.
Главарь банды счел, что владелец заведения достаточно наказан, и дует в свисток. Это служит сигналом к началу погрома. Молодчики в форме принимаются с остервенением крушить мебель, зеркала, их дубинки обрушиваются на публику, исполнителей, оркестрантов. На время в кабаре воцаряется стихия тотального насилия. Затем слышатся два коротких свистка. Погром прекращается, и налетчики устремляются к выходу. В мгновение ока они исчезают. Слышно, как заводятся и мчат по пустынной, залитой дождем улице несколько автомобилей. Внутри остаются груды изломанной мебели, битой посуды, тела пострадавших. Лежащему под столом Абелю заехали дубинкой по уху. Ухо сильно кровоточит, но ничего не задето. Пробираясь среди избитых, плачущих, терроризированных людей в поисках Мануэлы, он почти сразу находит ее: она невредима и помогает Соломону прикладывать салфетки к его изуродованному лицу.
Тем временем в углу завязывается ожесточенная потасовка между девушкой, указавшей погромщикам хозяина заведения, и двумя его защитницами.
Мануэла. Знаешь, тот парень, что схватил меня на сцене, оказался не такой уж плохой. Повалив меня на пол, он шепнул, что это только для виду и чтобы я кричала изо всех сил. Ну, я и постаралась.

21

Первую ночь в своем новом прибежище они проводят среди нераспакованных чемоданов и множества не поддающихся определению предметов из прежней жизни Мануэлы. Абель, с сигаретой, полусидит на раздвинутом на ночь диване. Мануэла спит глубоким, но беспокойным сном. У нее жар.
Возле постели – настольная лампа с расшатанным цоколем, под бежевым абажуром. Прикрытая шалью, она разливает по комнате ровный, неяркий свет.
Все еще идет дождь.
Время от времени тишину нарушает работа какого-то мощного двигателя, от которого вздрагивает все здание. Глухой шум обрывается столь же неожиданно, как и возникает. Абель невольно вслушивается в неровный ритм. Мануэла просыпается и оглядывается.
Мануэла. Не можешь уснуть?
Абель. Чтобы уснуть, мне надо напиться.
Мануэла. Вон в той небольшой сумке есть маленькая бутылка джина. Я его не люблю и не открывала.
Абель немедленно принимается за поиски. В конце концов он обнаруживает бутылку и приносит из кухни стакан. Наливает себе солидную порцию и залпом выпивает, стоя посреди комнаты в старом, рваном купальном халате. Затем наливает в стакан еще, почти доверху, и пьет. Это его немного успокаивает. Он присаживается на краешек постели.
Абель. Ты неважно выглядишь.
Мануэла. А знаешь, вообще говоря, в высокой температуре есть что-то заманчивое. Грезишь, просыпаешься и засыпаешь, все сливается… То тебе шесть лет, то пятнадцать. И все так явственно.



Абель. Слышишь, как мотор гудит? Вот он снова завелся.
Мануэла. Какой еще мотор?
Абель. Разве ты ничего не слышишь?
Мануэла. Что-то тарахтит.
Абель. Вот-вот. Тот самый мотор.
Мануэла. Помню, сижу я как-то на солнышке, а бедный папаша трудится – разучивает новый фокус. И ничего-то у него не получается. Мама выходит из фургона и говорит: «Попробуй-ка лучше вот так». И показывает, как надо делать. А он стоит смущенный, сутулый, с виноватой улыбкой, в своем зеленом пиджаке в белую полоску. (Пауза.) Живешь тут как на острове.
Абель (не отрываясь от стакана). М-м?
Мануэла. Не знаю. Этого не объяснить. Наша лодка пошла ко дну, и мы чуть не утонули. Никого из тех, кто был с нами, не осталось. А потом то, что случилось сегодня в кабаре…
Абель. Просто с ума сводит этот чертов мотор. Тебе не кажется, а?
Мануэла. Нет.
Абель. Завтра же узнаю, что это такое.
Мануэла. А знаешь, что самое страшное?
Абель (пьет). Нет.
Мануэла. То, что у людей нет будущего. Ведь не только нам с тобой особенно не на что надеяться. Все утратили будущее.
Абель. Гроша ломаного не дам за прошлое, да и за будущее тоже. Мне хорошо – наконец-то я могу надраться.
Мануэла. Ведь у нас и слов не осталось. Пока можешь ждать и надеяться, о них как-то не думаешь. Но когда живешь как сейчас, просто ужасно, что у людей нет слов. Все, что у них есть, – это вопли, или крики ярости, или слезы. Те, кто умеет произносить слова и выражать словами чувства, присвоили себе всю власть над окружающим.
Абель. Ты сама все это выдумала?
Мануэла. Нет.
Абель. Значит, это Ханс Вергерус?
Мануэла. Пожалуй, да. Он еще сказал: «Если те, кто изобретает названия для чувств, сочувствуют людям, тогда все хорошо. Если же они их ненавидят…» (Она умолкает, проводит по лбу тыльной стороной руки и облизывает губы.)
Абель. Лучше не знать.
Мануэла. Этот старый халат, в котором ты спишь. Ведь он папин. Чертовски трогательно, а?
Абель не слышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27