— Я не могу отвечать за последствия, При его мертвой хватке...
— Потрудитесь делать то, что вам приказывают. И без жалоб, я вашу собаку убивать не стану.
«Ну, так пусть пеняет на себя», — и затрясшимися руками она с тайным злорадством отвязала парфорс, сняла намордник. Наль почувствовал себя свободным. Это было невероятно, и в первое мгновение он даже не поверил тому, что с ним произошло. Когда к ним приходили чужие люди, его запирали в отдельную комнату, а если и показывали — Наль знал, что хозяева им гордятся, — то держали за парфорс и стальную цепочку. На случай, если пес все-таки сорвется, посетителя сажали в угол и перед ним садились сами, огораживая его, как барьером. Наль понимал, что сегодняшний пришелец не простой гость. Тревожное настроение хозяйки целиком передавалось ему. И теперь при виде чужого человека, ошеломленный, ослепленный своей яростью, Наль даже не мог броситься на него, а от нервного напряжения стал икать.
Обер-лейтенант пристально, не смигнув, глядя ему в глаза, сделал несколько твердых шагов вперед и очутился возле кровати.
— Но-о! На-аль, На-аль, — с повелительной лаской произнес он.
Пес пригнулся, вжал голову, заложил назад уши, но по-прежнему не делал прыжка: что-то угнетало его, Он весь насторожился, понимая, что предстоит какая-то страшная, непонятная борьба. Одним краем глаза Наль видел, что хозяйка напряженно следит за пришельцем, от которого шли неприятные, незнакомые запахи. Наль весь присел, едва не касаясь животом пола. Вот над его мордой уверенно появилась большая сильная рука и в следующую же секунду, сбросив оцепенение, боксер подпрыгнул, как развернувшаяся пружина, и его страшные челюсти сомкнулись, а во рту он ощутил теплую кровь. От запаха чужой крови пес совсем рассвирепел. Но странно: рука не отдернулась, даже не дрогнула, а голос повелительно сказал:
— Наль!
Пес не разжимал зубов. Другая левая рука человека погладила ему голову, затем поднесла к его носу вынутую из кармана плитку шоколада.
— Отпусти руку, Наль.
Серые, словно светящиеся, глаза пришельца смотрели прямо в его глаза. Наль почувствовал, что не может дольше вынести этого взгляда.
— Ну? Кому я говорю?
И собака разжала зубы.
Продолжая властно глядеть ему в глаза, обер-лейтенант той же укушенной правой рукой еще раз погладил собаку, сел рядом на кровать. Делал он это спокойно, уверенно, как хозяин. Наль какую-то минуту колебался, потом осторожно взял шоколад и съел.
Людмила Николаевна стояла разочарованная, пораженная, с трудом веря глазам. Ее Наль, свирепый, чернозевый Наль, был усмирен, как простая дворняжка. А она-то пять минут тому назад ожидала, что он разорвет офицера.
— Это непостижимо, — только и повторяла она. — Это непостижимо.
— О! — самодовольно усмехнулся обер-лейтенант. — Я это делаю не первый раз. Когда-то юношей я был дрессировщиком в бродячем цирке, потом четыре года — кинологом и имел дело с полудикими собаками, которых надо было приучать к несению сторожевой службы. Собаки меня боятся,
Обер-лейтенант перевязал носовым платком правую руку, встал, докончил назидательно:
— Мы, наци, особенно члены альгемайне СС, привыкли брать все, что нам понравится. Мы никогда не просим. А кто нам не подчиняется, того мы уничтожаем. Это знает вся Европа. Кстати, вон у вас на серванте будильник: мне такой нужен. Вам торопиться некуда. Школа ваша теперь закрыта. А. мне надо вовремя подыматься на работу. Теперь же, мадам... Глушкофф, покажите, есть ли в вашей квартире еще комнаты?
Комната Вячеслава ему понравилась, и он сказал, что займет ее. Он сунул парабеллум под подушку дивана, заперся и лег спать.

III

Квартира пропиталась запахом постороннего человека. Офицер не вмешивался в жизнь Людмилы Николаевны и предупредил, чтобы она не задавала ему никаких вопросов. Все, что делает обер-лейтенант имперской армии войскового соединения Ваффен СС «Мертвая голова» герр Мориц Юрмшер, «так надо». С утра он уходил на службу в охранку и там проводил целый день. Иногда ему случалось возвращаться ночью, тогда его привозили на военной машине: ночью гитлеровцы избегали поодиночке ходить по городу. По утрам к Морицу Юрмшеру являлся денщик; он чистил офицерские сапоги, топил печь, убирал комнату. С Людмилой Николаевной обер-лейтенант обращался вежливо, но всем своим поведением подчеркивал, что в этом доме скорее он хозяин, она же — квартирантка. Иногда вечером Мориц Юрмшер сам готовил себе ужин: видимо, боялся отравления. Впрочем, большей частью он только варил кофе.
Дня два спустя к Глушковой зашла Веденеева, жена соседа-водопроводчика, бойкая, расторопная старушка в бархатной вытертой шубейке.
— Ох, что в городе-то деется! В комендатуре всех мужчин и женщин на учет берут, гоняют окопы рыть. Кооперация не торгует. Булочные тоже. Ходить по улицам дозволяют лишь дотемна, а кого поймают ночью — в гестапо, на пытки: партизаны, мол. Вербуют девушек... — она наклонилась к уху Людмилы Николаевны, испуганно зашептала. Строго глянула ей в глаза. — Это на что похоже? Для офицеров отдельно и для солдат отдельно. Вот псы! Только что красный фонарь на таких домах не вешают. Господи, скорее бы наши их прогнали... и вы сынка своего тогда увидите.
— О, только бы разок взглянуть на Славочку, — сказала Людмила Николаевна и вытерла платком глаза. — Там и умереть можно.
— Что вы! Нельзя падать духом... крепиться надо.
Соседка Веденеева ушла.
В городе действительно жить становилось все труднее. Электростанция и водопровод не работали, продукты населению перестали выдавать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41