Но уже было поздно жалеть о своей оплошности.
– Что слышали. У меня нет никакого тайного воздыхателя. Письмо, которое вы нашли, адресовано не мне.
Граф застыл на месте, заметно напрягся, затем отвернулся, подошел к перилам и сквозь листву деревьев, окружавших беседку, стал смотреть вдаль, в сторону озера. Девушка ждала, затаив дыхание.
Но время шло, а он продолжал молча смотреть вдаль. Она уже думала, что больше ничего от него не услышит, как вдруг Хоксли заговорил странным сдавленным голосом, бросая слова через плечо:
– Мне было невыносимо думать, что вы… позволили кому-то… – Он осекся и обернулся. Его глаза полыхали огнем. – Так, где же вы взяли это письмо? Кто его написал и кому?
Мора покачала головой, не зная, как поступить. Сознаться, что письмо адресовано маме? Тогда придется рассказать все – от начала до конца, но она чувствовала, что пока не готова к этому.
Не дождавшись ответа, граф стукнул кулаком по перилам так, что задрожала вся беседка.
– Проклятие, Мора! Я не знаю, что ты затеяла, но ты рискуешь своей репутацией. Неужели есть вещи, ради которых стоит губить свое будущее?
Не в силах больше сидеть на месте, девушка вскочила со скамьи и принялась сердито вышагивать из одного конца беседки в другой.
– Какая разница, как я себя веду? – вскричала она. – Я очень старалась доказать им всем, что я не такая, как они думают! Но что бы я ни делала, это не меняло их мнение обо мне. Меня осуждают, и будут осуждать за те преступления, которых я не совершала, так почему бы на самом деле не стать преступницей?
Мора слышала, как Хоксли отошел от перил. Когда она проходила мимо, он схватил ее за руку, нежно, но решительно развернув к себе лицом.
– Потому что ты другая.
– С чего ты взял? Ты меня не знаешь.
– Я знаю тебя. Лучше, чем ты думаешь. И потом, это не так просто, Мора. Боль все равно останется.
Глаза Моры опять увлажнились, угрожая ее спокойствию. Она подняла руку и смахнула еще не успевшую пролиться слезинку.
– Тебе не понять. Ты не знаешь, что творится у меня на душе.
Лицо графа потемнело, он слегка встряхнул девушку.
– Погоди-ка. Ты что, в самом деле, считаешь, что свет незаслуженно осудил только тебя одну?
– Нет, но…
Хоксли не дал ей договорить. Легко оттолкнув ее от себя, он вернулся к перилам и встал, опустив голову, как будто пытался осмыслить что-то важное. Когда он опять взглянул на девушку, ее поразило его искаженное страданием лицо.
– Когда я был маленьким мальчиком, люди уже видели во мне моего отца, – произнес он охрипшим от волнения голосом. – Общество вычеркнуло меня из своих рядов как будущего пьяницу и развратника еще до того, как я повзрослел. Я говорил, что меньше всего хочу быть похожим на отца, но никто не хотел меня слушать. Я ненавидел его всеми фибрами своей души. За то, что он приходил домой по ночам, с запахами духов и спиртного. За то, что мама со слезами умоляла его уделить ей хоть немного внимания, а он поворачивался к ней спиной и уходил. Я твердо решил, что буду другим. Я не хотел иметь с ним ничего общего. – Судорожно сглотнув, он стянул с головы шляпу, швырнул ее на скамью и запустил в волосы пятерню, словно пытаясь собраться с духом, прежде чем продолжить рассказ. – Но аристократы заранее составили обо мне свое мнение. Они следили за мной, как стервятники. Каждый раз, когда я выпивал лишнего или заигрывал с хорошенькой барышней на светской вечеринке, они говорили, что я иду по стопам своего отца. Если я озорничал вместе с другими школьниками, проказничал или приударял за девушками, они понимающе переглядывались: мол, чего вы от него хотите – шальная кровь дает о себе знать! Меня называли Дьяволом во плоти еще до того, как я заслужил это прозвище.
Мора поморщилась. Она и сама считала его «дьяволом», даже не будучи с ним знакома. Ее сердце трепетало от жалости. Хоксли открывал перед ней свои душевные раны, и она догадывалась, что он делает это впервые. Семейные распри сказались на нем, и это ей было хорошо знакомо: она очень болезненно переживала скандалы между мамой и отцом.
Может, рассказать ему все, что ей известно об отношениях его родителей? Почему покойный граф обратился за утешением к ее маме. Наверное, он имеет право это знать.
– Спустя какое-то время, – продолжил граф, не замечая ее минутной задумчивости, – мне надоело с этим бороться. Я устал опровергать предвзятые мнения, впустую доказывать и спорить. И я решил: раз они хотят видеть во мне дьявола, они его получат. – Он взглянул на девушку, и она увидела целый вихрь эмоций, круживший в зеленых омутах его глаз. – Но это всего лишь маска, хотя и очень убедительная. Я увлеченно играл свою роль и, конечно, далеко не безгрешен. Но я не дьявол, каким все меня считают.
Он опять подошел к ней и отвел с ее щеки выбившуюся прядь волос.
– Так что, как видишь, я тебя понимаю лучше, чем кто-либо другой. Мне известно, что такого рода протест не решает проблему. В конце концов, ты станешь еще более несчастной, потому что будешь не в ладах с собой. А так жить очень тяжело – ты будешь, обречена на одиночество.
Мора ощутила комок в горле. Как часто она страдала от одиночества и отчужденности? Даже с Джилли и Эйми ей было непросто, она всегда держалась особняком. Нет, она не сомневалась в их любви, но сестры были гораздо ближе друг к другу, чем к ней – возможно, потому что они в отличие от нее иначе смотрели на какие-то вещи: то, что было важным для нее, казалось им ерундой.
Как будто угадав, о чем она думает, Хоксли опять заговорил, озвучивая ее мысли:
– Я отдалился от всех, Мора. Отстранился от всего. Меня больше ничто не интересовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74