Им казалось, что и они сами, и их квартал слишком хороши для большинства остальных жителей Уаттса. Они косо глядели на людей, приобретающих дома на их улице, старались не допускать посторонних на свои пикники и так далее. Они внушали даже своим детям: держитесь подальше от ребятишек, с которыми учитесь в школе или встречаетесь на спортивной площадке. По мнению обитателей Белл-стрит, большинство негритянских детей слишком грубы и невоспитанны.
Мерседес владела трехэтажным домом в центре квартала, белым, с темно-зеленой отделкой. По всему периметру веранды стояли кресла и диваны. Ярко-зеленые газоны украшали белые и пурпурные георгины, белые розы и карликовые лимонные деревья.
Муж Мерседес Чемпен был зубным врачом и мог позволить себе содержать столь обширное владение. Вскоре после того как он умер, вдова поняла: его страховки недостаточно, чтобы содержать семью на прежнем уровне. Она превратила верхние этажи в пансион на двенадцать постояльцев.
Соседи подали на нее в суд. Они жаловались, что их прекрасная улица погибнет из-за всякого отребья, которое ютится в одной комнатушке, платя еженедельную ренту. Но окружной суд нарушения закона не усмотрел, и миссис Барк стала сдавать квартиры внаем.
Мофасс был первым и самым непривередливым ее квартирантом. Ему не нужна была кухня, обеды ему приносили из конторы по недвижимости. После долгого рабочего дня его совершенно не волновали протекающие крыши и неухоженные газоны.
Я добрался до пансиона на Белл-стрит около половины девятого. Мне было известно, что миссис Барк сидит на мягком стуле сразу же за входной дверью, но ее не видно было в тени лестничного колодца, позади затянутой сеткой двери. Зато все, кто приходил, были перед ней как на ладони.
Я терпеливо ждал, нажимая на звонок. У меня с собой был рюкзак, в котором лежали две кварты эля.
– Кто там? – спросила миссис Барк после четвертого звонка.
– Изи Роулинз, мэм. Я по поводу Мофасса.
– Вы опоздали, мистер Роулинз. Мофасс съехал.
– Знаю, мэм, и поэтому я здесь. Он позвонил мне и попросил взять бумаги, которые оставил в своей комнате.
Шансы мои были невелики. Однако, если Мофасс выехал совершенно неожиданно, он мог впопыхах оставить какие-нибудь документы, проливающие свет на характер его отношений с Поинсеттией. Если же он в действительности ничего не оставил, любой сноб с Белл-стрит сможет уличить меня в беззастенчивой лжи.
– Что? – воскликнула она.
Наглость Мофасса заставила Мерседес подняться со стула, а это было делом не легким. Она доковыляла до двери и остановилась передохнуть, опершись рукой о косяк. Мерседес небольшого роста, и если видеть только ее лицо в очках, то никогда бы не догадаться, как велика она на самом деле. Плечи у нее узкие, можно даже сказать, изящные, но ниже Мерседес Барк – просто титан. Ее груди и ягодицы невероятной величины. Ее бедра едва протискивались в дверь.
– Ничего, кроме как прислать вас сюда, он придумать не мог, – сказала она. – Он оставил комнату в таком виде, что я даже не могу ее снова сдать. Прежде надо нанять кого-нибудь, чтобы привести ее в порядок.
– Что поделаешь, мэм, – посочувствовал я. – Он очень сожалеет, но его мать внезапно заболела, и у него не было времени оставить все после себя в наилучшем виде. Он не собирался съезжать. Мофасс попросил меня передать вам шестьдесят долларов за следующий месяц.
Деньги я держал в руке. Миссис Барк сразу же превратилась из злого волка в добрую бабушку, выражающую свое глубочайшее огорчение в связи с болезнью матери Мофасса и восхищение всесокрушающей силой сыновней любви.
Она взяла деньги и достала ключ. Более того, она даже сподобилась покинуть свой пост и проводить меня.
Комната Мофасса отнюдь не была в беспорядке. Более того, здесь царила чистота, как в гробнице фараона. В среднем ящике стола находились карандаши, ручки, пачки бумаги и чернильницы. В правых ящиках лежали расписки по счетам, скопившиеся, похоже, за всю его жизнь. Он до сих пор хранил билеты на фильмы, которые смотрел в Новом Орлеане двадцать лет тому назад. В левом нижнем ящике он держал папки, содержимое которых во всей полноте характеризовало его повседневную деятельность. В одной папке хранились отчеты о расходах, в другой – о доходах и так далее. Еще в одном ящике лежали сигары. Когда я их увидел, сразу понял: здесь что-то не так. Если Мофасс бросил на произвол судьбы пятьдесят отличных сигар, значит, действительно был чем-то потрясен.
Я обыскал комнату, но ничего существенного не обнаружил. Ни под кроватью, ни между матрасами, ни в гардеробе. Все доски были плотно пригнаны. И никаких конвертов, приклеенных к внешней стороне дна ящиков.
В конце концов я снова сел за его стол и похлопал ладонью по крышке. На столе лежала книга для записей. Я приподнял ее. Под книгой ничего не оказалось. Швырнув ее на стол, услышал какой-то странный двойной звук: шлеп-шлеп. Как будто книга записей состояла из двух частей.
Мофасс разрезал корешок книги на две части, а потом снова скрепил клейкой лентой, чтобы, не привлекая чужого внимания, хранить там личные бумаги. Но лента поизносилась, и странички рассыпались.
Здесь я нашел кое-что интересное. Прежде всего, счет на восемьдесят три доллара тридцать центов, подписанный Уильямом Вартоном – а это, между прочим, настоящее имя Мофасса, – от врачебного пункта «Скорой помощи» Южной Калифорнии за перевозку пациента из «Темпл хоспитал» в дом номер 487 на Магнолия-стрит от 8 января 1952 года. Был и еще один счет – на тысячу четыреста восемьдесят семь долларов и двадцать шесть центов за двухнедельное пребывание в больнице П.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69