– Любо!
– Есаулу Порошину с дьяком Нечаевым, да с попом Серапионом, да с атаманом Михаилом Черкашениным писать статьи, наказующие казака за всякое воровство, измену, убийство и прочее… Отныне войску едину и тверду следует быть во всем. Изменами, воровством, лжою, наветами всякими великому делу придет пагуба! Во всем будьте едины, яко скала горная!
Войско подбрасывало шапки, кричало «слава атаману Татаринову!» и поздравляло других атаманов, разумно поставленных на благо и службу войску.
Как только приговор над изменниками был приведен в исполнение, выкатили бочки с вином и стали на радостях пить на майдане, хвалить царя, вспоминать дела славного князя Димитрия Пожарского. Больше всего казаки хвалили атамана войска Донского за его славную и верную жену Варвару.
Казаки и атаманы торжествовали в крепости.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

После крамольного мятежа в Азове-городе стало тихо. Тихо было и в замке бывшего турецкого наместника Калаш-паши. Под шатровыми сводами на тяжелой подвесной цепи медной люстры, похожей на огромную чугунную сковороду, в двенадцати высоких свечницах горели толстые и длинные восковые свечи. От них спокойно лился свет и ложился на тяжелые каменные плиты просторной комнаты. У кованных железом и клепанных гвоздями широких дверей сидел на дубовой лавке сгорбившийся старый свечник. Он был в дорогой, но уже обветшалой зеленоватой бекеше. Когда-то это был лихой, отважный наездник казак Гурьян. Все на Дону хорошо знали его и прозвали Гурьяном Добрым. Теперь он нес простую службу – доглядывал в замке за горящими свечами.
Гурьян Добрый задумчиво поглядывал на свои порыжелые сафьянцы, исходившие донскую землю вдоль и поперек, и все время к чему-то прислушивался. Длинные свечи потрескивали тихо и весело. На фитилях, искрясь, метались живые огоньки.
В глубокой думе посредине молчаливой и таинственной комнаты за длинным резным столом, расстегнув просторный ворот рубахи, сидел атаман войска Михаил Татаринов. Глаза его поблескивали. Поблескивала и его большая бритая голова. Рядом с ним сидел задумчивый главный судья донского казачества Михайло Черкашенин. Не легкое ныне дело быть судьей войска. Не легко написать для войска первые законы. Да и нужны ли они вольному казаку? Не пустое ли это дело? В Азове и на Дону многие годы жили без всяких законов, доживали казаки свой век без законов, хоронили их по обычаям давней старины. Но сама вольная жизнь подсказывала: надо иметь законы на Дону и в Азове-городе…
Сиди, кряхти, пыхти да обдумывай.
Крепкий умом Федор Порошин, главный войсковой писарь, старательно писал их гусиным пером на четвертушке пергамента. Он переменил пятое перо, а проку было мало. Не раз он почесывал ершистый затылок, вглядывался в тусклые, усталые глаза дьяка Гришки Нечаева, сидевшего напротив. Другой есаул, смекалистый Иван Зыбин, знавший «двенадцать» языков, тоже поскрипывал пером. Завтра поутру им предстояло выйти к войску и объявить по его же воле первые писаные законы.
Два атамана, два есаула да дьяк, ученный грамоте в Москве, понимали, что каждая их ошибка принесет немалый вред всему войску. И атаманы, и есаулы были осторожны, мудры в суждениях. Дело шло не только о чести казака, атамана, но и о славе Дона, о верности российскому отечеству. Служить отечеству верой да правдой может лишь тот, кто будет до смерти храбрым и бескорыстным. Первые писаные законы следует и почитать твердо, и сохранять свято, и исполнять без всяких отговорок.
На Дону наступают великие перемены.
Гурьян поглаживал бороду, осторожно подходил к подвесной свечной сковородице, опускал ее вниз, дергая за длинную цепочку, счищал нагар, снимал наплывший теплый воск и, осторожно подтянув сковородицу кверху, усаживался на свое место.
В Азове-городе все тихо. Нигде ни стука, ни скрипа, ни человеческого говора. Сторожевые казаки ходили по крепостным стенам едва слышно.
В узких улицах темно и пустынно. Люди, перекипевшие, перестрадавшие в мятежной буре, спали крепко.
Татаринов сказал:
– Для каждого казака на Дону, особенно для того, который наделен умом и храбростью, за измену и преступления следует записать такую статью: отлучение от войска и от большого круга. Эта мера будет подобна смерти. Таковую статью следует нам вписать в закон войска первой.
Все кивнули головами – согласились с Татариновым. Федор Порошин вписал эту статью в свод законов и перечислил, за какие грехи и преступления ее следует применять.
«Если донской казак проворовался в походе, – записал он, – или проворовался в станице, на Москве или на море, в Азове-городе или в верхних и нижних городках, следует сия строжайшая статья.
…Если коня своровал казак, не быть тому казаку в круге. Деньгами своровал – не быть тому казаку в станице, зипун украл у брата, казака, не быть тому казаку в походах и не ходить на Черное море. И, глядя по вине, казак тот не только отлучается от войскового круга, как от семьи, но и жены лишается, и будет бит еще кнутами немилостиво…
…Если случится малая вина в воровстве – в станице казаку тоже не быть, быть ему привязанному к столбу. И будет он, преступный, позорный казак, стоять на майдане до тех пор, пока не заплатит за воровство. А если он и заплатит вскоре, то все едино будет он стоять у столба еще три дня и три ночи. А который казак проворовался не единожды, а более, того следует брать от столба, вешать на якорь, а нет – тут же кидать заживо в Дон, завязав в мешке с камнями. Такая кара будет взыскана и с того казака, который купил сворованное».
– Жестоко, но складно, – проговорил Черкашенин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127