..). Нет. Теперь развязка представлялась мне не жертвенным ритуалом, а весенним обрядом во славу плодородия, каким он был, наверное, на заре времен. Племена той безлетописной поры, когда человек прежде всего должен был выжить и продолжить род, были слишком малы, чтобы пожертвовать прекрасной девушкой, чье чрево могло подарить новых потомков. Поэтому рериховское заклание превратится у меня в блистательное ид-де-де, Танец Смерти станет Танцем Жизни, тем более что дихотомия смерть-жизнь (как показывает нам великая литература in ex столетий) неразрывно связана с прославлением любви в михах, притчах и символах: любовь-смерть, танец любви и смерти. Изольда умерла от любви, обречены влюбленные в Нероне, и в Теруэле, и во многих-многих местах. Конечно, гитару эту никак не подгонишь к звонким, мелодичным, фадиционным канонам «любовной музыки». Тут нет ни любовных мечтаний, ни возвышенного обожания, ни нарастания чувств, ни душераздирающей страсти. И все же она ведет к мощному финалу, когда избранная пара, победно пройдя испытания, встанет перед «кругом юношей и девушек», и, по велению старейшего, союз их станет данью жизненной силе земли, насытившейся кровью и костями их предков. Тогда все будет качественнее, логичнее, обобщеннее; тогда не придется измышлять костюмы в стиле языческой Руси. Простое трико, немного украшений — и вот перед нами тайна, ничем не очерченная, не (вязанная с точным местом, с определенной расой (это важно!), действующими лицами будут просто Мужчины, Женщины, Дети, Мудрейший, Жрец, Прорицатель и двое избранников, Он и Она. Работать, без сомнения, придется очень много, года два, не меньше, ведь плясунам моим надо привить профессионализм, перевести их от ИНТУИТИВНОГО К умопостигаемому. Но главное — начать, зная, чего ты хочешь. Если проблему видишь ясно, остальное возникнет в процессе работы, одно за другим, постепенно. Как двигаться всему ансамблю, я уже видела. Важнее всего — сольная пара, Он и Она; с ней все решалось. «Кто же будет танцевать?» — спрашивали меня. «Эгот парень, Каликсто... С такими данными, да потренируется как следует — все же есть вещи, без которых не обойтись,— и начнем работать всерьез».— «Разве он может с тобой работать, если он каменщик?» — спросила Тереса. «Я буду ему платить». Все выжидающе молчали. «А женскую партию?» — наконец спросила Сильвия.— «Мирта примерно его лет. Пара из них идеальная. Конечно, придется поработать».— «А!..» (Мирта смотрела в пол.)—«Что это ты? Тебе роль не нравится?» — «Нет, нравится»,— еле слышно ответила она. «Может, музыка? Не понимаешь Стравинского?«.— «Нет, понимаю, понимаю!» — «Ты не веришь, что Каликсто, когда научится, сможет это прекрасно станцевать?» — «Верю, что вы!» — «Так в чем же дело?» Снова все молчали, пока Сильвия не крикнула: «Да он же... он же негр, мадам!» — «Негр»,— подхватили Тереса и Маргарита. «Ну и что?» — «Как это ну и что? — сказал Гаспар.— Ты тут живешь и ничего не видишь?» — «Я вижу повсюду негров, и музыка, которой вы так гордитесь, тоже негритянская, почти вся, и самый интересный ваш поэт — негр, и сотни, сотни негров погибли в ваших освободительных войнах, и...» — «А Хосе Марти сказал, что надо дать негру достаточно места? Это мы знаем, но на деле все иначе». М Гаспар стал показывать мне тени призрачного мира, существовавшего вокруг меня,— тени, которые я раньше не считала тенями, потому что меня, наверное, заворожили музыкальность и грация, общительность и веселость тех, кто жил хотя и повсюду, но в невидимом гетто, чьи нечеткие, неявные границы были, однако, вполне реальны. В сияющем городе, за хитом солнцем, был светлый, был и темный мир. Чужак, чужеземец мало бы что увидел, но здешние знали, что солнце тут сменяется тьмою, и во тьме этой живут жертвы безжалостной дискриминации. Конституция давала неграм такие же права, что и внукам, и правнукам их бывших хозяев, но им приходилось многое помнить: нельзя остановиться в хорошем отеле, поесть в ресторане с чистой скатертью, пойти на бал не для цветных, постричься или побриться в парикмахерской для белых. Нынешние хозяева, обязанные им многим (и не всегда с безупречно чистой кровью, как говорят в колониях), обрекли их на черную работу, когда же им удавалось выйти в торговцы или в чиновники, они служили там, где не надо общаться с белыми, и (даже с университетским дипломом) оставались поневоле в невидимом гетто. Некоторые (умели проникнуть в сферу политики, но лишь потому, что здесь, как в Штатах после войны за освобождение, «негр» значило «голос», но об этом быстро забыли те, кто поднялся наверх по гтаким ступенькам. А тут еще Тереса: «Если часто будешь звать черных, соседи скажут, что у тебя негритянская танцулька, и останешься ты без единой ученицы». Я чуть не заплакала. «Европеец этого понять не может!» — «Минутку, минутку,— сказал Гаспар.— Думаю, твой негритянский балет приняли бы не слишком хорошо в гитлеровской Германии».— «Ладно. Там — не приняли бы. Но я росла в Баку, среди магометан и армян, мы этого понять просто не можем».— «А в твоей гимназии было много магометанок и армянок?» — «Нет. Но это из-за религии. Наш Пушкин — мулат. В России всякий знает про негра Ибрагима, .которого крестил Петр Великий...» — «Тем более теперь, когда у вас социализм».— «Политика здесь ни при чем».— «То как ни при чем? Если бы на Кубе был социализм, никто не возразил бы против балета, где танцуют и христиане».— «У тебя все сводится к политике».— «То-то ты и бесишься. Ты ведь знаешь, что я попадаю в самую точку». Я махнула рукой, словно отмахнулась от чего-то. Маргарита, Сильвия, Мирта выжидающе глядели на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169