Это был настоящий оазис для рыб. Над экспонатами подводного музея плавали огромные каменные окуни Rock bass – каменный окунь (Ambloplites rupestris)

. Мы установили, что среди покрывавших колонны губок не было видов, которые представляли бы промышленный интерес. Дотошные ловцы губок – современные греки, – очевидно, собрали все, что могло их привлечь. Возможно, что они нашли и подобрали также и мелкие предметы искусства, возвратив тем самым много веков спустя кое-что из награбленного римлянами.
Нам предстояло провести довольно обширные работы. К нашим услугам были серьезные достижения, завоеванные водолазной наукой с того времени, как храбрецы Тавера отважно проникали в глубины. Мы располагали также специальными таблицами для ныряльщиков, только что разработанными под руководством лейтенанта Жана Алина. Они были специально рассчитаны на акваланги, которые позволяют быстро совершать серию кратковременных погружений и тем самым избегать проникновения в кровь азота.
График работы водолаза, с непрерывным сорокапятиминутным пребыванием на той глубине, с какой мы имели дело, предусматривает возвращение на поверхность при соблюдении ступенчатой декомпрессии следующего порядка: четырехминутная остановка на глубине тридцати футов, затем двадцать шесть минут на глубине двадцати и столько же на глубине десяти футов. Иначе говоря, после сорока пяти минут работы возвращение длится почти час. По графику же Алина ныряльщик погружается трижды: каждый раз на пятнадцать минут, с трехчасовыми перерывами для отдыха. Автономный ныряльщик нуждается в пяти минутах декомпрессии на глубине десяти футов после третьего погружения – это одна двенадцатая того, что требуется на декомпрессию водолазу.
Для того чтобы организовать эффективное наступление на древнеримское судно на основе расчетов Алина, наши пары должны были нырять и возвращаться точно по графику. На то, что они будут сами следить за временем, надеяться не приходилось. Поэтому мы изобрели «стреляющие часы»: на палубе стоял дежурный с винтовкой, который стрелял в воду соответственно через пять, десять и пятнадцать минут после погружения. Удар пули о воду отчетливо доносился до затонувшего судна.
В первый же день один из водолазов вернулся, неся какой-то небольшой блестящий предмет. Сердце мое учащенно забилось: мы мечтали найти античную бронзу. Увы, это была всего-навсего пуля от наших стреляющих часов. Постепенно все дно покрылось золотистыми шариками. Интересно было бы спрятаться за колонну и посмотреть на ловца губок, который, придя сюда после нас, увидит на дне целую золотую россыпь!
Наш график был все время под угрозой вследствие того, что «Эли Монье» смещался под влиянием ветра и течения. В результате ныряльщикам приходилось совершать непредвиденные отклонения, что означало дополнительную трату времени и энергии. И вот Дюма притащил на палубу целую кучу железного лома. Остальные ныряльщики смеялись над мальчишеской затеей Диди, однако подвешенный к поясу пятнадцатифунтовый балласт позволял быстро соскальзывать вниз ко дну и легко маневрировать под водой. Таким образом значительно облегчалось продвижение к затонувшему судну; регулируя балласт, можно было совершать любое движение по горизонтали и по вертикали, ныряльщик прибывал к цели неуставшим, а здесь можно было и сбросить груз.
Диди добросовестно подчинялся стреляющим часам, пока как-то раз, поднимаясь после третьего погружения, не заметил что-то особенно увлекательное. Солнце все еще бросало свой отсвет на дно. Дюма не устоял и быстро нырнул обратно. Увы, это был обман зрения, и ему пришлось возвращаться ни с чем. За обедом Дюма пожаловался на колотье в плече. Мы тут же взяли его в плен, заперли в рекомпрессионную камеру на борту и подняли давление в камере до четырех атмосфер. Поступить иначе – значило рисковать, что дело кончится кессонной болезнью. В рекомпрессионке имелся телефон, соединенный с громкоговорителем в каюте ныряльщиков. Едва мы поели, как послышался голос Диди, укоряющий друзей, способных уморить товарища голодом. Мы охлаждали его кипучий нрав около часа. Это был единственный раз за все время, когда нам пришлось воспользоваться рекомпрессионной камерой.
Древнеримский корабль лежал в сумеречном голубом мире, где человеческое тело приобретало зеленоватый оттенок. Приглушенные солнечные лучи отсвечивали на хромированных регуляторах, на масках, серебрили пузыри выдыхаемого воздуха. Желтоватое дно отражало достаточно света, чтобы можно было заснять цветной кинофильм о работе ныряльщиков – первый, снятый на такой глубине.
Покрытые слоем морских организмов афинские колонны казались темно-голубыми. Мы рыли под ними ямы голыми руками, по-собачьи, чтобы можно было продеть тросы. По мере подъема каменных изделий на их поверхности «проявлялась» целая гамма красок; вытащенные из воды, они буквально оживали. Однако на палубе на все это изобилие морской флоры и фауны быстро ложилась тень смерти. Наступал период усиленной чистки и мытья, и, наконец, обнажался снежнобелый мрамор, не видевший солнца со времен древних Афин.
Всего мы подняли четыре колонны, две капители и два основания. Мы извлекли также две загадочные свинцовые части древних якорей. Их положение на дне по отношению к предполагаемым очертаниям корабля говорило, что судно стояло на якоре в момент крушения. По-видимому, катастрофа произошла внезапно. Каждая из найденных частей весила три четверти тонны; они были продолговатой формы, с отверстиями посередине, очевидно, для крепления деревянной части якоря, которая давно уже истлела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69