– Черные, сэр. Черные и шелковистые. Почти цвета воронова крыла. Да, точно.– А не крашеные, как вам кажется?– Мне ли не знать разницы, сэр, – ответил Ландау, дотронувшись до головы: теперь он был уже готов открыть им все, даже секрет своей вечной молодости.– Вы упомянули, что она ленинградка. Почему вы так считаете?– Манера держаться. Я увидел породу, я увидел русскую патрицианку. Вот какой она мне видится, Петербург.– А армянки вы в ней не увидели или грузинки? Или еврейки, например?Ландау задумался на секунду над последним предположением и отмел его:– Видите ли, я сам еврей. Я вовсе не утверждаю, что лишь евреи способны узнавать евреев, но только ничего такого я не почувствовал.Молчание, которое могло быть рождено замешательством, подтолкнуло его добавить:– По-моему, с еврейством слишком уж перегибают палку. Хочешь быть евреем, так на здоровье. Но если не хочешь, никто тебя не заставит. Я вот, во-первых, британец, во-вторых, поляк, а потом уже все остальное. И неважно, что многие отсчитывают с другого конца. Это их дело.– Отлично сказано! – воскликнул Уолтер, хлопнув в ладоши и хихикнув. – Коротко и ясно. Да, и вы упомянули, что она хорошо говорит по-английски?– Не то слово, сэр. Классический английский. Нам бы всем так.– Вы сказали: как учительница.– Такое у меня было впечатление, – ответил Ландау. – Учительница в школе, преподавательница в институте. Я почувствовал в ней культуру. Ум. Волю.– А не может ли она быть устной переводчицей?– По-моему, сэр, хорошие устные переводчики стараются стушеваться. А эта дама себя не прятала.– Очень и очень неплохой ответ, – сказал Уолтер, высвободив из рукавов розовые манжеты. – И на пальце у нее было обручальное кольцо. Превосходно.– Да, сэр. Обручальное. Обычно это первое, на что я смотрю, только Россия – не Англия, и смотреть приходится на другую руку: они там носят обручальные кольца не на левой, а на правой. Одинокие женщины в России – просто бич, и развод – не проблема. Нет уж, мне подавай муженька да пару детишек, чтобы было зачем торопиться домой. Вот тогда уж – так и быть.– Да, кстати. Как вы думаете, у нее есть дети?– Уверен, что есть, сэр.– Ну как же вы можете быть в этом уверены? – плаксиво скривив губы, спросил Уолтер. – Вы же не ясновидец.– Бедра, сэр. Бедра и потом – достоинство, с которым она держалась, хотя и была очень испугана. Она не Юнона, сэр, и не сильфида. Это – мать.– Рост? – дискантом взвизгнул Уолтер, тревожно вздернув почти невидимые брови. – Можете определить ее рост? Сравните с собственным. Вы смотрели вниз или вверх?– Средний рост, я же вам говорил.– Значит, выше вас?– Да.– Метр шестьдесят пять – метр семьдесят?– Ближе ко второму, – буркнул Ландау.– И еще раз: сколько ей лет? Вы что-то путались.– Даже если ей больше тридцати пяти, по виду никак не скажешь. Чудесная кожа, прекрасная фигура – красивая женщина в расцвете, и особенно духа, сэр, – сдаваясь, ответил Ландау с невольной улыбкой: пусть Уолтер и был ему чем-то неприятен, но он унаследовал польскую слабость к чудакам.– Сегодня воскресенье. Будь она англичанкой, пошла бы она, по-вашему, в церковь?– Ну, не прежде, чем все как следует обдумала бы, – к своему удивлению, выпалил Ландау, не успев даже взвесить ответ. – Она могла бы сказать, что бога нет. Она могла бы сказать, что бог есть. Но в любом случае она не стала бы плыть по течению, как многие из нас. Она не стала бы увиливать, а приняла бы решение и выполнила его, если бы сочла, что это ее долг.Внезапно все странные гримасы Уолтера разрешились долгой резиновой улыбкой.– Нет, вы просто молодец, – объявил он с завистью. – Знаете ли вы какие-нибудь точные науки? – продолжал он, и его голос опять вознесся к небесам.– Да так. Собственно, в популярном изложении. Кое-чего нахватался.– Физику?– На уровне школы, сэр, не больше. Мне приходилось продавать учебники. Экзамен я вряд ли сдам, даже сейчас. Но учебники эти, так сказать, расширили мой кругозор.– Что такое телеметрия?– Даже слова этого никогда не слышал.– Ни по-английски, ни по-русски?– Боюсь, ни на одном языке, сэр. Телеметрия прошла мимо меня.– А… КВО?– Что-что, сэр?– Круговое вероятное отклонение. Господи, да в этих дурацких тетрадях, которые вы нам привезли, он столько раз это повторял! И, конечно, КВО должно было застрять у вас в памяти.– Да нет же, я их только пролистал, и все.– Пока не дошли до того места, где советский рыцарь умирает внутри его брони. И там остановились. Почему?– Да не доходил я до него! А случайно наткнулся.– Ну хорошо, случайно наткнулись. И составили какое-то мнение. Правильно? Относительно того, о чем говорит автор. Так какое же мнение?– По-моему, там что-то про некомпетентность. И что у них с этим неважно. У русских. Ничего не выходит.– С чем?– С ракетами. Они делают ошибки.– Какие ошибки?– Всякие. Магнитные. Систематические ошибки, что бы это ни значило. Я-то не знаю. Это ваша работа.То, что Ландау огрызался, лишь доказывало его надежность как свидетеля. Когда он хотел блеснуть и у него ничего не выходило, это их успокаивало, как подчеркнул небрежный, полный облегчения жест Уолтера.– Нет, по-моему, он замечательно со всем справился, – заявил он, как будто Ландау не было в комнате, и театрально вскинул руки в знак подведения итогов. – Он рассказывает только то, что помнит. Ничего не выдумывает, чтобы было позанятнее. Ведь верно, а, Ники? – добавил он с тревогой и раздвинул ноги, как будто у него зачесалось в паху.– Нет, сэр, будьте спокойны.– И ничего от себя не добавляли, верно? Рано или поздно мы это узнаем. И тогда все, что вы нам тут сообщили, потускнеет.– Нет, сэр. Все было так, как я говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131