И глаза серые, тоже аргуновские. Дурацкий этот тюрбан на голове вытягивал и без того удлиненное лицо. Я даже не успел привстать с табуретки, как Дина потянулась, едва не касаясь, меня, к дальней стенке, к гвоздю, чтобы повесить полотенце. Ситцевый халатик ее распахнулся, и я увидел, что плечи и грудь под ним голые, девчоночья еще грудь, едва обозначившаяся, плавно-округлая. Дина, взглянув искоса, заметила, что я все это видел, – на то и рассчитывала?.. Не смутилась, еще и расправила полотенце, на него не глядя, не торопясь выпрямиться.
Я первый опустил взгляд. Как раз на уровне моих глаз, совсем рядом сиренево-пестрый халатик лег внезапной складкой в глубоком выгибе от бедра к талии. Я мог бы руку положить на этот выгиб, наверняка она восприняла бы это как должное. Но не двигался. Видно, в доме этом вообще лучше всего вот так сидеть и наблюдать, не спорить, не спрашивать. Наконец она отшатнулась и так же неспешно вышла, еще и оглянувшись в дверях с улыбкой.
– А вы ничего… терпеливый!
Жару в каменке было, правда, много еще. Но я, не чувствуя его, все плескал и плескал кипятком из ковшика на бурые валуны, пока и ковшик-то этот не перестал различать в клубах, в белом мороке пара. А потом яростно хлестал себя веником, мне все казалось: пар не греет, а, напротив, остужает, осаживает что-то поднявшееся в душе, сбившееся в горячий комок. Не знаю, то ли избить мне себя хотелось, то ли утвердиться в своем, – чувство сумбурное и странно-приятное.
Аргунов ждал меня, сидя за столом, на котором были аккуратно расставлены синие глубокие чашки, вазочка с пиленым сахаром, тарелка с крупно нарезанной колбасой. Разлил чай и заговорил нетерпеливо:
– Ну вот, будем чайничать, для разговора чай – первое дело… Чекушку-то я добрал: чего там половинить? А чаек…
– Может, сбегать? – предложил я.
– Мне хватит. Я теперь себя в хомуте держу. Так что не стоит. Тем более разговор нам предстоит – трезвый, – он мельком взглянул на корсаковский рисунок над столом. Мальчишка неотступно смотрел на нас оттуда, не позволяя забыть про себя. – Честно говоря, я в вас сразу, еще вчера почувствовал душу родственную: архив затягивает хуже омута. Вот и вас… Я это очень понимаю. Если серьезно заняться делом каким, даже мелочью, но копать усердно, чтоб найти все корни и ветви, – пропадешь запросто! Сам не заметишь, куда тебя занесет, мера теряется, и бесконечность тут – самое близкое чувство. Ночами в такое проваливаешься, в сны такие!.. Да вы колбасу-то ешьте. На меня не смотрите: я дома. А Дина, – он прислушался к шорохам в соседней комнате, отгороженной цветастой занавеской, – уже отужинала… Не поверите: мне однажды приснилось, что я – не то бог какой, не то инопланетянин и по шифрам архивных дел перекраиваю весь мир!
А шифры эти – тайнопись, которую я открыл внезапно, ну, вроде как открыли шумерские письмена. И вдруг обнаружил, что наш мир – совсем иной, для живущих на земле вовсе неведомый, а только мне одному понятный.
Он вдруг улыбнулся, морщины на лбу разгладились, и стало видно вдруг, какой у него хороший, высокий лоб, лицо помолодело.
– Чувство, между прочим, не новое: точно такое было у меня в первый раз, когда пришли на Красную речку строители, в заштатный этот курортный городишко, и все там перевернулось!..
Занавеска распахнулась. Вышла Дина. Волосы у нее были уложены немыслимо лихой волною. Сказала насмешливо:
– Зацепили вы папашу за мозоль: до утра разговоров хватит. Ему Красная речка – как красная тряпка быку.
Старик взглянул на нее растерянно.
– Что это ты с волосами сделала?
Она ребром ладони подсунула гребень волны повыше. Волосы двигались все разом, как парик. Лицо у нее стало совершенно лошадиное.
– Самая модная прическа: с пивом.
– С пивом? – изумленно протянул Аргунов.
– А что, только тебе его пользовать?.. Зато – не рассыпятся.
Он только хмыкнул в ответ. Я проговорил как мог мягче:
– Вы себя портите, Дина. Вам к лицу волосы гладко причесывать.
Она даже не взглянула на меня.
– Ничего. Кому надо – понравлюсь, – и вышла, гордо покачиваясь на голенастых под короткой юбчонкой ногах.
Анисим Петрович успокаивающе приподнял кисть руки.
– Ничего, баба с возу… Не отвлекайтесь. С Токаревым я познакомился, когда он еще трубил в стройбате…
Разговоров нам, верно, хватило надолго: в ту ночь мы легли спать часа в три, а утром Аргунов опять принялся вспоминать это вовсе не отшумевшее для него времечко, и так просидели мы с ним все воскресенье.
Штапов не обманул меня: бывший главный редактор городской газеты знал многое. И не потому только, что как газетчик должен был бывать всюду.
– 51 по профессии – учитель, а в газете – самоучка, – объяснял мне Анисим Петрович, – до всего допер сам или с помощью доброхотов. А эти люди
– Пасечный с дочкой, Токарев с Паниным – свалились на меня, как манна небесная, совсем из другого мира, и чуть не каждое слово их казалось мне откровением. Я, рот разинув, слушал и бродил за ними как тень.
Аргунов и жил в доме соседнем с дачей Пасечного и все вечера проводил с новыми друзьями, они отличали его за доброту и пристальное внимание.
– Я молчаливей рака был, – посмеивался над собой Аргунов. – Это уж потом, особенно когда жена умерла, одиночество да ночные бденья над архивными делами мне язык развязали, а тогда мне только слушать хотелось.
Он даже, совсем как школьник, начал вести дневник и показал его мне: не подневные записи событий, – всего лишь фразы, реплики, его поразившие, но я-то знаю: как раз такие детали трудней всего удержать в памяти.
Рассказывал Аргунов вразброс – обо всем сразу.
Я улетел в Москву с последним, ночным рейсом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165