Парни из бригады по особо тяжким поджидали своего начальника и глухо поминали Горны.
Когда-то, несколько веков тому назад, была там Гончарная слобода. Еще и сейчас виднелись на этих местах развалины каменных горнов, на которых обжигали когда-то глину. От них и получила слободка свое название. Теперь это была вольная слободка Горны – приют налетчиков и воров.
Вечерами выползали оттуда волчьи стаи. К рассвету сходились с добычей, делили ее у костров, пили, расшибали тьму гармонями и гитарой. По утрам по канавам и скверам города подбирали трупы обобранных до нитки людей. В прошлом году впервые дошли у властей руки до Горнов. Чоновцы и курсанты, окружив их со всех сторон, с боем ворвались в поселок. После стрельбы и повальных обысков увели с собой несколько десятков захваченных бандитов, унесли пять тел убитых и восемь раненых товарищей.
Но слишком удобно разлеглись они, Горны, – на самой границе города, железной дороги и степи. Было куда идти на дело, было куда удрать при опасности – рядом Москва, в другой стороне дорога на юг. И опять полнились Горны махровым цветом уголовной бражки.
Об этом и толковали ребята из бригады по особо тяжким, когда наконец появился и начальник.
Клыч, плотный, широкоплечий человек в кожаной куртке, поглаживая короткие светлые усы, объяснял что-то возчикам. Клыча в бригаде любили. Он умел быть своим, оставаясь нри этом начальником. В схватке первый, он не лез на глаза начальству, держал слово и резал правду-матку всем и всегда, не думая о последствиях. Он был моряк, на английских и русских торговых посудинах обошел моря и океаны, повидал мир, побывал в передрягах и умел их встречать, не теряя соленого матросского юмора и твердого своего нрава. Перед этим за месяц Клыч был ранен в перестрелке. Брали банду Ванюши. Ванюша отстреливался до конца, банду взяли, а частью перебили, и только помощник атамана Тюха удрал. Он и ранил Клыча.
Стае, Селезнев и Климов топтались в углу двора. Дул западный ветер. Селезнев был в штатском. Остальные в шинелях и суконных шлемах. Подошел Гонтарь, огромный парень с улыбчивым лицом, на котором сапожком выдавался крупный нос.
– «Прага», – голосом конферансье объявил он. – Арбат, два, телефон один шесть – три девяносто пять. Ежедневно. Новая грандиозная программа. Гражданин Афонин: обозрение Москвы, А. Рассказова, Рене Кет Арман, Фокстрот. Шимми. Николаева, Горский, Орлов.
– Протокол, а ну попридержи язык! – крикнул Селезнев.
Клыч, стоя под фонарем, поманил их рукой. Всей группой окружили его. Он осмотрел собравшихся.
– Братишки, – сказал он, разглаживая короткие усы, – чистить Горны сегодня не пойдем. – Он помолчал, небольшие глаза его зло блеснули под густыми светлыми бровями. – На Горнах, – он приостановился и снова оглядел каждого, – на Горнах нас ждут.
Все молча смотрели на него. Возчики позади причмокивали языком. Хрупали лошади.
– Как так? – вырвалось у Климова.
– Так! – сказал Клыч. – Объявлено в шесть вечера. После убийства Клембовских. А к вечеру на Горнах уже ждали.
Все остолбенело пялились на начальника.
– Что это означает, мне вам толковать ни к чему, – глухо сказал Клыч, – или среди нас есть шпанка, которая все доносит своим. Или… со стороны кого-то допущена неосторожность. Поэтому маршрут у нас иной. Будем проверять чайную и бывшие беженские бараки на Воронежском тракте. Там тоже шпаны что грязи. Не промахнемся. Кто у нас в штатском?
Вперед протолкались Селезнев и еще двое.
– Поедете со мной, – приказал Клыч, – в первом фаэтоне. Остальные – разберись по тройкам и по местам!
Толкаясь и переругиваясь, разместились в фаэтонах. Со скрипом открылись ворота, и возки с цоканьем выкатили в ночной, тускло освещенн ый город. В передних колясках были места, но особо тяжкие не пожелали разделяться. Вчетвером они теснились на сиденьях, и, полузадушенный огромный тушей Гонтаря, Стас делал тщетные попытки выкарабкаться из-под него.
– Все люди как люди, – рассуждал широкоплечий Филин, ворочаясь между Гонтарем и Климовым, – отработали смену и дрыхнут или там любовью занимаются, одних дундуков этих – сыскарей – в любую погоду и в любой час на операцию гонят.
– Тебя что, на аркане в розыск тащили? – придушенным голосом возмутился из темноты Стае.
– Да вишь ты, – сплюнул куда-то во тьму Филин, – оно вроде и добровольно, только дюже накладно. – Он помолчал, потом хрипло рассмеялся: – А вообще служба заметная. Раньше был кто? Ванька Филин, и все. Только и шуму что хулиган. А теперь по Заторжью идешь, только что собаки не здоровкаются. Хозяин мастерских Гуляев Семка шапку ломит: Ивану Семенычу! А раньше, как после армии я к нему устроился, так чуть не за шкирку таскал…
– Темный ты, Филин, как дупло, – выбрался наконец из-под Гонтаря Стае, – на нашей службе каждый должен понимать идею. А тебе только галуны да нашивки подай! Знал бы, с какими мыслями к нам идешь, перед коллегией вопрос поставил бы: отчислить.
– Бона! – обиделся Филин. – А в деле я не показался? От пули прятался? И Ванюша не от моего нагана в пыль зарылся? Плох Филин, плох, что толковать…
– В деле тебя проверили, – уже менее уверенно заговорил Стае, – тут ничего не скажешь… Только вот мысли твои… каша у тебя в голове, Иван.
– Гримасы фортуны, – прорезал цокот и тарахтение экипажа высокий голос Гонтаря, – взять вот меня. О чем мечтал на фронте? Не поверите: устроиться в цирк и стать чемпионом по французской борьбе. Демобилизовали, а в цирке на пробу выпустили на меня самого Кожемякина. Крах карьеры. Где, думаю, подойдут мои физические совершенства? Пошел в розыск.
– А вот меня ячейка послала, – с обвинительной ноткой в голосе сказал Стае, – стал бы я со всякой мразью возиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41