Пэми взглянула на банкноты, торчавшие из бумажника. Все разные, и всех до черта. Вероятно, больше, чем она зарабатывает в месяц, если сложить суммы в разных валютах вместе. И никакого тебе надувательства на обменном курсе.
Верзила открыл скользящую зеркальную дверцу шкафа, крякнул, нагнулся и вытащил черный чемоданчик с блестящими хромированными замочками. Положив его на низкую тумбочку, датчанин достал из кармана ключи, отпер замки и поднял крышку. Он даже не пытался спрятать от Пэми содержимое чемоданчика, почти до отказа набитого пачками денег. Четыре или пять разных валют. Среди прочего нашлись и шиллинги: Пэми заметила пачки сотенных и пятисотенных. А поверх денег лежал охотничий нож в коричневых кожаных ножнах.
Пэми двинулась к двери, следя за руками белокурого здоровяка, который отложил в сторону нож и принялся копаться в груде денег. Она слышала о женщинах, которых убивали клиенты. Иногда их истязали, прежде чем прикончить, иногда расчленяли уже после умерщвления. Но с ней такого не случится. Если придется спасаться бегством, она бросит и платье, и сумочку, и башмаки. Все эти потери можно будет восполнить.
В конце концов блондин выудил из чемоданчика бумажку достоинством в двадцать шиллингов. Он держал ее двумя руками за уголки и разглядывал так, словно в жизни не видал ничего подобного. Банкнота была почти вся синяя, на лицевой стороне – портрет Мзее Джомо Кениата, преисполненного чувства ответственности и благородной заботы, а на оборотной – безмятежное семейство: лев, львица и игривые львята. Повернувшись к Пэми и подняв бумажку повыше, датчанин спросил:
– Знаешь, сколько она стоит?
– Двадцать шиллингов, – ответила Пэми.
– Да, конечно. Но сколько это фунтов, английских фунтов? Скажем, семьдесят пенсов. А в американских долларах – один. Один доллар, – снова улыбнувшись своей слюнявой улыбочкой, он добавил: – Это очень значительное количество денег – двадцать шиллингов. Надеюсь, ты обслужишь меня за них по первому разряду.
– Сами увидите, – ответила Пэми, протягивая руку за деньгами. Датчанин отдал ей бумажку, и Пэми повернулась, чтобы спрятать ее в левый башмак: она знала, что клиент не устоит перед искушением и облапит ее. «Я с ним быстро управлюсь, – подумала Пэми, когда руки блондина обхватили ее. – Через полторы минуты буду на улице».
Но не тут-то было. Раздевшись, датчанин стал похож на мокрого розового кита. Он фыркал и потел при каждом прилагаемом усилии, но, Боже, до чего же был вынослив! Он переворачивал Пэми и так, и сяк, и эдак, он даже заставил ее кончить (взаправду кончить!) два или три раза, а ему все было мало, он никак не мог остановиться, и Пэми уже начинала беситься, ибо для шлюхи время – деньги.
«Сейчас я его заражу», – подумала она, поскольку на смену обычному безразличию (заразится – плевать, не заразится – тоже плевать) пришло злобное желание непременно наградить толстого клиента своим «тощаком». Пэми исхитрилась напустить слюней сначала ему в рот, а потом – в задний проход. После этого Пэми перестала жалеть о потерянном времени. Какого черта? Надо было ловить момент. Этим она и занялась.
В конце концов клиент откинулся навзничь и принялся пыхтеть и отдуваться, а Пэми оседлала его, как мальчишка, катающийся на дельфине, и крепко обхватила ногами. Лицо и шея датчанина делались все краснее, бледные глаза вылезли из орбит, а во время оргазма он заорал, как баба. Истошный вопль перешел в булькающий хрип, и датчанин обмяк на матраце. Мышцы его расслабились, челюсть отвалилась, потухшие глаза уставились в потолок.
Обливаясь потом, Пэми разглядывала его, поглаживала себя по мокрому животу и вытирала ладони о бедра.
– Мистер? – позвала она.
Никакого ответа. Пэми осторожно попятилась и слезла с датчанина. Миновав на четвереньках его ноги и край кровати, она очутилась на полу и уставилась на своего клиента вытаращенными глазами. Тот лежал, будто большая тряпичная кукла, из которой сыплются опилки. «Я его убила, – подумала Пэми и блаженно улыбнулась при этой мысли. Прежде ей никогда не доводилось гробить людей. – Я прикончила его своей пиписькой».
Пэми огляделась, увидела открытый чемоданчик на тумбочке, и глаза ее загорелись.
Надо его спереть!
Она шагнула к чемоданчику.
– Ммммммммммууууууммммм… Агхххххххаааахххх…
Пэми в ужасе повернулась. Датчанин был живехонек; он поднял голову и левую руку и пытался на что-то указать. Глаза его были полны боли и страха.
– Лек… арство… – выдохнул он. – Ящик… Лек… арство…
Живой. Но умирает. Пэми смотрела на него и не шевелилась.
Он снова закричал. И снова. И снова. Потом его голова откинулась назад, рука упала, шея странно вывернулась, а глаза уставились на Пэми.
– Я… – выдохнул он и захрипел. – Я… вызову… – теперь это был сдавленный свистящий шепот. – Полицию…
Он принялся шарить вокруг нетвердой рукой, пока не наткнулся на телефон.
Нет! Это грозит страшной бедой! А до денег – рукой подать. Пэми оторвала взгляд от датчанина и посмотрела на чемоданчик. Она заметила охотничий нож, и глаза ее вспыхнули.
Датчанин понял, что у нее на уме, раньше, чем Пэми добралась до чемоданчика.
– Я не буду звонить! Я не буду звонить!
Но Пэми уже сжимала деревянную рукоятку. Ножны отлетели в угол. Женщина бросилась на датчанина, как гепард, и принялась наносить удары ножом сверху вниз, снова и снова. Она пронзила его раз сто. Скрипя окровавленными зубами, гортанно рыча, собирая все силы до капли, она разила датчанина опять, опять, опять, опять, пока наконец нож не застрял, зацепившись за что-то, и ее скользкая ладонь сорвалась с рукоятки, когда Пэми извлекала клинок из очередной раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109