— Берман — это Берман, а Блюм — это Блюм.
— Мой сын стыдится своего происхождения, он...
— Почему стыдится? Слушай, ты знаешь, каково настоящее имя Кэри Гранта?
— Кэри Грант еврей?
— Нет, он англичанин. И его зовут Арчи Лич. Ты понимаешь, что я имею в виду. Дело не в происхождении, просто следует иметь благозвучное имя. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человека на самом деле звали Рок Хадсон?
— Как я могу смотреть людям в глаза, если мой родной сын отказывается от собственного имени?
— Ради всего святого, это просто сценическое имя, все так делают.
— Шелли Берман...
После такого вы вполне можете возненавидеть Шелли Бермана.
Дэниэлс закончил возиться с последней анкетой и отнес их Холдеману, который старательно скреб по желтой бумаге для заметок огрызком карандаша. Боб взял анкеты и ручку, а затем попросил:
— Присядьте на минутку, Мэл. Дэниэлс сел.
Холдеман покрутил в руках обломок карандаша и, разглядывая его, осведомился:
— Это ваш первый сезон, не так ли?
— Совершенно верно.
— Ваш опыт... — Холдеман снова порылся в бумагах на столе. — Я не вижу здесь вашего резюме. Но вы участвовали в нескольких шоу вне Бродвея, верно?
— Да.
— Другого опыта у вас нет?
— Я ездил с армейским шоу. Я был в службе организации досуга войск.
— Да? — Холдеман выглядел удивленным. — Сколько вам лет?
— Двадцать один.
— Вы учились в колледже?
— Я учусь в колледже заочно.
— Ага. И насчет сценической карьеры планы у вас серьезные?
— Конечно.
Дэниэлс ответил легко, но кто знает? Он еще и сам не думал, насколько серьезно его решение, так зачем торопить события? Ему нравилось играть на сцене, и так он становился ближе к хорошеньким девушкам, поэтому, если бы удалось подобным занятием зарабатывать себе на жизнь, он совсем не был бы против.
Боб Холдеман все еще изучал огрызок карандаша. Наконец продюсер заговорил:
— Если вы такой же, как большинство молодых актеров, приезжающих сюда, вы не слишком заинтересуетесь этим театром и этим сезоном. Вы хотите двух вещей: весело провести время с девочками и получить карточку актерского профсоюза в конце сезона.
Холдеман, похоже, подводил итог их разговору, но вряд ли стоило с ним соглашаться. Мэл сидел молча и ждал.
— Я не обвиняю вас, Мэл. В вашем возрасте и вашем положении я испытывал бы то же самое. Но я хочу, чтобы вы заинтересовались этим театром и чтобы вы заинтересовались этим репертуаром. Я хочу абсолютной вашей преданности, Мэл, на ближайшие одиннадцать недель. У нас невероятно плотный график, новая пьеса — еженедельно. Вы получите главные роли только в четырех или пяти из них, но вы будете заняты во всех.
Вы будете рабочим сцены, может быть, встанете к софитам или займетесь реквизитом. Вам придется помогать устанавливать декорации, а затем разбирать их. Большую часть сезона вы будете работать семь дней в неделю по четырнадцать часов в день. Вы не сможете выполнять это и не протянете весь сезон, если не пошлете к черту все, что тут происходит. Мэл ухмыльнулся:
— Я думаю, я не смогу делать это за деньги. Холдеман улыбнулся в ответ:
— Я знаю, тридцать пять долларов в неделю не слишком роскошное вознаграждение за всю ту работу, что мы требуем от вас. Она не окупится даже карточкой актерского профсоюза. Единственное, что может убедить вас продолжать работу, это преданность этому театру и этому сезону. — Продюсер неожиданно замолчал и снова сел на стул, швырнув карандаш на письменный стол. — Жаль, что вы не приехали вчера. Такая речь производит больше впечатления, когда ее слушает вся труппа.
— Я понял, о чем вы говорите, — заверил Дэниэлс.
— Отлично. Вы полагаете, что сможете справиться с этой работой?
— Вас смущает мое опоздание?
Холдеман затряс головой и замахал руками, будто вопрос Мэла смутил его:
— Нет, нет, совсем нет. Все это в прошлом. Мой риторический вопрос всего лишь часть моей речи. Поверьте мне, Мэл, я вовсе не пытаюсь уговорить вас вернуться домой. Это всего лишь фрагмент моей речи. Если бы кто-нибудь вдруг прервал меня на этом самом месте и заявил: “Нет, я не думаю, что я сумею справиться с этой работой, вам лучше подыскать другого парня”, я даже не знаю, что бы я сделал. Вы же понимаете, я не смогу найти кого-то на ваше место теперь, когда сезон уже начался. Нью-Йорк сейчас полностью опустел.
— А!
Холдеман резко встал:
— Пойдемте, я вас познакомлю, и вы сможете устроиться в своей комнате.
— Хорошо. Спасибо.
Холдеман первым вышел из конторы. Театр был погружен в полумрак, лишь на сцене горело аварийное освещение. Где-то жужжала электрическая пила. Сцена была совершенно пуста, только у задней деревянной стены стояло несколько стульев.
Они прошли через зрительный зал и по боковой лесенке поднялись на сцену. Молодой человек в футболке и хлопчатобумажных брюках распотрошил софит и теперь разглядывал обломки, держа в руках отвертку. Холдеман представил его как Перри Кента, и Кент рассеянно кивнул.
— Перри работает у нас осветитетелем последние три года, — сообщил Холдеман. — Идемте сюда.
Они пересекли сцену и направились туда, откуда слышалось жужжание электропилы. Сцена оказалась большой — около тридцати футов в ширину и почти столько же в глубину, — с обширными кулисами. Рампа располагалась справа, колосники над ней. В левой части сцены кулиса была завалена помостами, задниками и странными предметами обстановки. Высоко над головами медленно покачивались занавесы.
Холдеман шел впереди, прокладывая путь через горы вещей, сваленные в левой части сцены, к двери в боковой стене. Продюсер открыл ее, и жужжание электрической пилы стало значительно громче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64