И вот теперь, когда я все отрепетировал и устал до бесчувствия, я был готов блефовать до тех пор, пока Тайрон Тен Эйк не выдаст себя с головой).
— Зачем вы вернулись, Рэксфорд? — невозмутимо спросил он.
— Вы ошиблись, — ответил я. — Кто угодно может дать маху. Давайте забудем об этом, как будто ничего не случилось.
Он вскинул брови.
— И в чем же заключалась моя ошибка?
— Вы думали, что я представляю для вас опасность, но это было не так. Это и сейчас не так. Но впредь лучше бы вам не ошибаться.
Он прищурился и пытливо оглядел меня.
— Как я мог знать, что вы не готовите мне каверзу?
Я указал на кабину грузовика.
— Мне ничего не стоило застрелить вас, когда я сидел за рулем, а вы стояли в дверях.
Тен Эйк оглянулся на дверь, потом опять повернулся ко мне.
— Ладно. А что дальше?
— Я помогу вам, вы — мне, и мы будем квиты.
В его глазах сверкнули огоньки, будто сполохи пушечной канонады за горизонтом.
— Но вам известно мое имя, — сказал Тен Эйк. Теперь он играл в открытую, да и с чего бы ему действовать иначе?
— Это ничтожный риск, — ответил я. — А вот новая ошибка в отношениях со мной будет куда опаснее. Вам решать, какое из двух зол меньше.
— Да, — задумчиво проговорил он. — Да, решать мне.
Я достал из кармана пистолет, чем немало напугал Тен Эйка, и отдал ему со словами:
— Мне это больше не понадобится.
Он успокоился и посмотрел сначала на пистолет, потом на меня.
— Вы меня поражаете, мистер Рэксфорд.
— Просто я предпочитаю здравый смысл насилию, — ответил я, и это была чистая правда. (Благодаря усталости и отупению моя подлинная сущность и моя личина обрели точку соприкосновения. Кабы я показал Тен Эйку свое истинное лицо и начал ратовать за пацифизм, он, возможно, пристрелил бы меня только потому, что не разделял моих взглядов. Но сейчас, когда я стал ратовать все за тот же пацифизм, придя к нему в шкуре пантеры, Тен Эйк счел меня опасным и способным на что угодно противником, внушающим страх. Поэтому он с радостью и облегчением воспринял проповедуемые мною идеалы, пусть даже и в таком ограниченном, узком практическом приложении.)
— Здравый смысл, — повторил он, одарив сияющей улыбкой сначала меня, потом пистолет. — Что ж, здравый смысл всегда лучше, чем насилие.
— Разумеется, — ответил я. — А сейчас прошу меня извинить.
— Конечно, конечно.
Я вошел в дом, и миссис Бодкин тотчас попыталась напичкать меня спагетти, но неохотно отступила, когда я пообещал ей, что утром за завтраком съем все без остатка и пять раз попрошу добавки.
Поднявшись по лестнице, я с первой же попытки отыскал свою спальню. Изнутри в замке торчал ключ. Я закрыл дверь и в задумчивости уставился на него, но спустя минуту решил: нет, лучше оставить дверь открытой, это в моем духе. Как будто я бросаю миру вызов: ну-ка, попробуй застать меня врасплох!
Наутро я проснулся целый и невредимый. Кровь привычно текла по венам и артериям, в теле не было ни одного кусочка свинца или стали. Но воспоминание о вчерашнем возвращении домой задним числом потрясло меня, и более всего я был поражен, увидев эту незапертую дверь.
Никогда не думайте, будто сонный придурок ни на что не способен.
22
Прошло два дня, которые я бы назвал тяжеловесно-тягучими, если вспомнить предшествовавшую им запарку. Все это время я провел в четырех стенах (каждый раз, когда я норовил выйти «на прогулку», все начинали увещевать меня не делать этого, ибо расхаживать по улице в моем положении разыскиваемого слишком опасно, хотя никто не возражал против моей поездки за взрывчаткой) и ни на миг не оставался в одиночестве, а значит, был бессилен что-либо сделать. Я не осмелился воспользоваться телефоном: в доме было полно негодяев, и почти все они то и дело слонялись возле меня. Короче, я не имел никакой возможности выйти на связь с федиками.
Тем не менее непосредственная опасность мне, похоже, не грозила. Я был в своего рода отпуске. Имел отдельную спальню, хорошую еду, мог позволить себе побездельничать. При каждой встрече Тен Эйк радушно кивал мне, но ничего не говорил, ну а мне и подавно нечего было ему сказать. Отдохнув и обретя способность соображать, я больше не мог вести себя с Тен Эйком так же невозмутимо и нагло, как после своего возвращения из поездки.
В пятницу днем отдохнувший Джек Армстронг и несколько его воинственных дружков подкатили к дому на грузовичке из бюро проката, который они, по их же хвастливым словам, утром угнали с Флэтбуш-авеню в Бруклине. Канадский грузовик уже давно уехал. Его забрали в четверг ночью, пока я спал, и теперь взрывчатка лежала в покосившемся сарае за домом. Украденный грузовик загнали туда же, осмотрели и выяснили, что он набит громадными картонными коробками с туалетной бумагой. В течение получаса я наблюдал из окна кухни, как молодчики из Национальной комиссии по восстановлению фашизма разгружали туалетную бумагу и относили ящики к ступеням, ведущим в погреб на задах дома. Там их принимали американские белые рабочие из военизированного подразделения «Сыновья Америки», возглавляемого Льюисом Лаботски. «Сыновья Америки» складывали ящики в угольную яму. Миссис Бодкин была очень довольна. Но когда работа уже близилась к завершению, кое-кто из фашистов расшалился. Они принялись со смехом и гиканьем носиться по огороду, швыряясь рулонами туалетной бумаги. Она разворачивалась в воздухе, рулоны падали на землю, и вскоре весь двор был покрыт длинными белыми лентами. Миссис Бодкин была вынуждена выйти на двор и призвать гитлеровцев к порядку, ибо они вели себя неподобающим образом. Молодчики устыдились, присмирели, убрали за собой и завершили работу уже более спокойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67