Владелец бумажника, видно, недурно зарабатывал — во всяком случае, наличности у него с собой было немало.
Но Дорис воротила нос.
— Нет, — сказала она. — Мне нужно что-то другое. Оригинальное.
— Ну, так думай, — подытожил я.
В субботу, когда я отправился за своим костюмом, благая мысль ее еще не осенила. Но она поклялась, что к моему приходу что-нибудь сотворит.
— Ну да, — недоверчиво сказал я, — обернешься старой простыней. Призрак прошлого Рождества.
— Вот увидишь, — пообещала она.
А когда я воротился со своим дьявольским нарядом, Дорис была одета с головы до ног во все черное. Можно подумать, она окунулась в бочку с черной краской. Голову обтягивал черный чулок, как у грабителей из комиксов, открытой оставалась лишь нижняя часть лица, которая, в свою очередь, была прикрыта маленьким квадратным зеркальцем, каким-то чудом прикрепленным на уровне носа.
Посмотрев на нее, я не увидел практически ничего. Все кругом черное — единственное, на что наткнулся мой взгляд, — мое собственное отражение в зеркальце.
— Ладно, сдаюсь, — сказал я, моргнув несколько раз. — И кем же ты будешь?
— Тобой, — произнесла она из-за зеркальца.
— А?
— Ну, то есть любым, кто будет, говоря со мной, глядеть на меня.
Я посмотрел в зеркальце и увидел себя.
— Ну, Дорис, это нечестно. Тебе нужно быть кем-то.
— А я и есть кто-то. Я — это ты. И потом, неплохая экипировка для вора, а?
Я разочарованно взирал на сверток со своей дьявольской одеждой, запоздало представляя себе, как буду пробираться в ней по темным верхним залам усадьбы. Несомненно, Дорис была куда более изобретательна.
Однако менять что-либо уже не представлялось возможным. Кроме того, мой костюм нравился мне и по некоторым другим причинам. Так что, когда мы этим вечером появились в начале десятого в нашем фамильном особняке, я под верхней одеждой был весь в красном, а Дорис — в черном.
На приглашениях, разумеется, не стояло никаких имен, это испортило бы главную забаву — попытки угадать, кто есть кто. Наше я вручил Кибберу, противному старику, который неимоверно давно служил у нас, и мы с Дорис влились в живописную толчею главного зала.
По случаю празднества из него убрали всю обстановку, кроме небольших диванчиков вдоль стен, против дверей. Искрились массивные люстры, на стенах висели барельефы всяческих знаменитостей, а в дальнем углу возвышался привычный оркестр, игравший на всех благотворительных вечерах, устраиваемых моими родителями. (Это уменьшало налоги и было вполне по-деловому, верно же?) Повсюду шумела пестрая толпа гостей, наряженных всевозможными типажами: от Пирата Джона Сильвера до Последнего Летнего Лепестка; кролик танцевал с лисой, почтальон болтал с почтовым ящиком.
Дорис немедленно привлекла внимание. Люди подходили к ней, спрашивали, кого она представляет, и неизменно получали в ответ: “Вас”. Вопрошавший секунду стоял оторопев, потом до него доходил смысл сказанного, и он удалялся в восхищении.
Наконец я отвел ее с танцевальной площадки и зашептал в ухо:
— Помнишь, когда-то давно ты мне рассказывала о первой заповеди хорошего вора, которую завещал тебе отец. Помнишь?
— Будь неприметным, — ответила она.
— Так-то вот.
— Не умничай. — И она ткнула меня кулаком в бок. Чуть позже я танцевал со своей сестрой Юджиной.
— Кажется, я вас знаю, — проговорила она. — Прямо так на языке и вертится. Вы на кого-то очень похожи.
Дорогая Юджина. Приятно сознавать, что ты, как всегда, непроходимо тупа.
Я видел своих братьев Джокко и Хьюберта, но не общался с ними и потому не имел случая выяснить, остались ли они столь же слабоумными. Надо сказать, с безопасного расстояния они представлялись мне теми же прежними бестолочами. (Я заметил, что они смотрят на меня, но это было не долго. Позже я понял, что они глазеют на каждого, — запоминали костюмы, надо думать.) В десять тридцать я вернулся к Дорис, окруженной вожделеющими особями мужского пола, и шепнул ей на ухо: “Пора”. Извинившись перед своими новыми обожателями, она присоединилась ко мне в холле. Внизу у дверей по-прежнему дежурил Киббер. Я провел Дорис к черной лестнице; мы никого не повстречали.
Дом был мне хорошо знаком. Я крался по местам моего полного роскоши, но несчастного детства. В доме, где правил беспринципный отец и ветреная дурочка мать, я рос в окружении братьев и сестер в атмосфере всесокрушающей пошлости, и неудивительно, что, повстречав Дорис, вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг.
Но Дорис не только спасла меня — она дала мне новую жизнь. На втором этаже я направился к отцовскому кабинету. Как всякий бесчестный человек, он опасался, что когда-нибудь все тайное станет явным, поэтому держал большую сумму наличными в тайнике в своем логове. Но от любопытного скучающего ребенка ничего в доме не скроешь. Я знал об этих деньгах, припрятанных в столе на всякий случай, — мать наверняка не подозревала об этом, так как отец опасался и ее, — так вот, я знал о них с десяти лет.
Они все еще лежали там. Пять тысяч долларов в потрепанных купюрах. Переложив их в свой костюм, я поставил ящик с двойным дном на место, и мы проследовали в спальню матери.
Всякий раз в помещение проникал я один, а Дорис караулила в дверях.
В спальне я сдвинул осенний пейзаж — он выглядел как сборная картинка: позади него размещался сейф, в котором мать держала свои драгоценности. Сегодня она надела их не так много — костюм не соответствовал. На этот раз она предстала в образе Дианы-охотницы, с колчаном со стрелами, колыхающимся на спине, хотя, право слово, ей больше бы пошел костюм торговки.
Стоя у дверей, Дорис зашептала:
1 2 3