Глаза – словно распахнутые в бледно-голубое небо окна, длинные черные кудри, девически нежные черты лица, молочно-белая кожа.
– Максимилиан. Я из Мулена в Алье. Повестку получил три дня назад. Родители ухватились за эту возможность избавиться от меня.
– Ты хочешь сказать, что не хотел ехать на Восточный фронт?
Максимилиан сел на край койки, чтобы просунуть ноги в штанины брезентовых брюк.
– А кто хочет ехать на Восточный фронт?
– Я, например! И все наши ровесники! Мы преградим путь усамам. Это наш долг!
Последние слова он выкрикнул. Многие другие новобранцы поддержали его одобрительным гулом и энергичными кивками.
– Если не мы, то кто же? – продолжал он, ободренный их реакцией. – Неужто старики, девчонки, гоголы?
Он сразу приравнял соседа по койке к доктору из своей деревни: эти двое нашли бы общий язык, один предложил бы липовую справку, а второй охотно бы взял. Как прикажете побеждать архангелу Михаилу с такими приспешниками ада?
– Европе не нужны старики, девчонки и гоголы, потому что в ней полно глупых индюков…
Он не понял смысла сказанных Максимилианом слов, но подозревал, что в них вряд ли прославляется любовь к Родине и доблесть легионеров.
– Почему родители хотели избавиться от тебя?
Максимилиан встал и на секунду замешкался с неподатливой молнией.
– Они не о таком сыне мечтали. Им надо было либо отречься от меня, либо отправить на Восточный фронт. Второе решение выглядело предпочтительнее. Более надежный способ.
– О каком же сыне они мечтали?
– Хорошем, здоровом, нормальном. Так мне кажется.
– А ты ненормальный?
– Во всяком случае, меня сочли достаточно нормальным, чтобы послать на фронт.
Приход сержанта прервал их разговор. Свирепо обматерив всех, кто еще не готов, Максимилиана в том числе, он построил новобранцев на тренировочном плацу – громадной площадке, где были мешки с песком, мишени, бункеры, стенки, ряды колючей проволоки. Обучение включало в себя несколько основных элементов, в частности, стрельбу из штурмовой винтовки и преодоление траншей в три или четыре метра глубиной. Раз тридцать они карабкались по почти отвесной стене, раз тридцать обходили плац беглым шагом, поражая движущиеся мишени, раз тридцать проползали под проволокой с длинными острыми колючками. Закончили они этот первый день, вымотавшись до предела, падая от смертельной усталости: легкие у них пылали, ноги гудели, локти и колени в ссадинах. Некоторые выблевали обед, мерзкую жратву с гнусным вином. К изумлению товарищей, Максимилиан не выказывал признаков усталости, он даже не запыхался. Прежде чем пойти в столовую, а затем в казарму, они с сержантом во главе отправились на политинформацию, проходившую в центральном бункере. Им показали репортажи корреспондентов европейского телевидения, сделанные в исламистских странах за несколько месяцев до начала войны. На экране происходили страшные, тяжелые сцены: ворам отрубали руки, женщин закапывали по плечи в землю и закидывали камнями, виновных в прелюбодеянии раздевали донага и секли на больших площадях, политических противников казнили, стреляя в затылок или отрубая голову саблей, пытали, кастрировали, разрубали на части западных заложников, тела которых отправляли на родину по кусочкам, топтали ногами американские и европейские флаги, швыряли в огонь Ветхий и Новый Заветы – и все это под аккомпанемент гипнотической, угнетающей музыки. Когда вспыхнул свет, усталость и уныние сменились в душах и сердцах новобранцев священной яростью.
– Надеюсь, теперь ты понял, за что будешь сражаться, – шепнул он на ухо Максимилиану, который сидел рядом с ним на грубой скамье в третьем ряду.
– Когда индюк достигает нужных размеров, его фаршируют. Перед тем как сунуть в духовку.
Ответы Максимилиана сбивали с толку и раздражали, как все недоступные его пониманию слова.
– Быть может, но если мы не сдержим натиск усамов, вся Европа будет в огне. В аду, я хочу сказать.
– Ты считаешь, мы сейчас не в аду?
– В Европе никому не отрубают рук, не закидывают камнями женщин, не вырывают кусачками яйца у мужчин, не посылают на родину разрезанные на мелкие части тела…
Максимилиан открыл было рот, чтобы ответить, но тут же раздумал, хотя его голубые глаза выражали явное несогласие. Как скрыть свои чувства человеку с таким ясным взором? Его глаза были увеличенным зеркалом души. После многочасовой тренировки лоб и шея у него пошли красными пятнами. Указательный палец застыл в скрюченном состоянии, словно на спусковом крючке винтовки. Щеки запылились, пряди волос выбились из-под каски – хрупкий ребенок в отцовском военном обмундировании.
В немногих, но убедительных словах сержант напомнил о необходимости защищать европейскую землю от исламистских демонов, раздал пачки сигарет с европейской атрибутикой и крыльями архангела, посоветовал не тянуть с отдыхом, поскольку завтрашний подъем назначен на четыре, ну, разумеется, утра. До завтрака трехчасовая тренировка, пятичасовая после дневной политинформации и обеда, еще одна пятичасовая – после вечерней политинформации и ужина.
– Живчики могут порезвиться, если хотят, но чтобы завтра все были бодрыми, никаких полусонных рож!
На блестящую остроту сержанта взвод ответил громовым хохотом, восхищенным свистом и одобрительными выкриками.
В последующие дни о мастурбации никто и не помышлял. Тренировки, призванные дать новобранцам представление о тяжкой реальности войны, продолжались с прежней интенсивностью, и после ужина они валились на койку, не имея сил принять душ и даже раздеться. Будущие легионеры учились без колебаний выполнять приказы офицеров в любое время, при любых обстоятельствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127