Право, если я с ним когда и разговаривала, так только как слуга со слугою.
– Мне прискорбно это слышать, – сказал Адамс, – целомудренной любви к молодому человеку женщина стыдиться не должна. Либо ты говоришь мне неправду, либо ты не верна достойнейшему юноше.
Адамс рассказал ей затем, что произошло в гостинице, и она слушала очень внимательно; и часто у нее вырывался вздох, сколько ни старалась она подавить его; не могла воздержаться и от тысячи вопросов, – что открыло бы ее тщательно скрываемую любовь кому угодно, кроме Адамса, который никогда не заглядывал в человека глубже, чем тот сам допускал. На деле же Фанни Услышала о несчастье с Джозефом от одного из слуг при той карете, которая, как мы упоминали, останавливалась в гостинице, когда бедный юноша был прикован к постели; и, недодоив корову, она взяла под мышку узелок с одеждой, положила в кошелек все деньги, какие у нее нашлись, и, ни с кем не посоветовавшись, тотчас отправилась в путь, устремляясь к тому, кого, несмотря на робость, выказанную в разговоре с пастором, любила с невыразимой силой и притом чистой и самой нежной любовью. А эту робость мы даже не дадим себе труда оправдывать, полагая, что она лишь расположит в пользу девушки любую из наших читательниц и не слишком удивит тех из читателей, кто хорошо знаком с юными представительницами слабого пола.

Глава XI
Что с ними произошло у судьи. Глава, преисполненная учености

Спутники их были так увлечены горячим спором о разделе награды за поимку неповинных людей, что совсем не прислушивались к их разговору. Но вот они подошли к дому судьи и послали одного из слуг известить его честь, что они поймали двух разбойников и привели их к нему. Судья, только что воротившийся с лисьей травли и еще не отобедавший, велел свести пойманных на конюшню, куда за ними повалили толпой все слуги в доме и народ, сбежавшийся со всей округи поглядеть на вора, будто это было необычайное зрелище или будто вор отличается с виду от прочих людей.
Судья, изрядно выпив и повеселев, вспомнил о пойманных и, сказав своим сотрапезникам, что будет, пожалуй, забавно полюбоваться на них, приказал привести их пред свое лицо. Не успели они вступить в зал, как он принялся распекать их, говоря, что случаи разбоя на большой дороге до того участились, что люди не могут спокойно спать по ночам, и заверил их, что они будут осуждены, для острастки другим, на ближайшей сессии. Судья довольно долго изливался в этом духе, пока его секретарь не напомнил ему наконец, что не лишним было бы снять свидетельские показания. Судья велел ему заняться этим, добавив, что сам он тем часом раскурит трубку. Покуда секретарь усердно записывал показания молодца, выдававшего себя за ограбленного, судья столь же усердно подтрунивал над бедной Фанни, в чем от него не отставали все его застольные друзья. Один спросил: неужели ей предстоит быть осужденной ради какого-то рыцаря с большой дороги? Другой шепнул ей на ухо, что если она еще не обзавелась животом, то он к ее услугам. Беременная преступница могла рассчитывать на смягчение своей участи (например, смертная казнь могла быть заменена ссылкой в колонию). Ниже назван еще один знаменитый разбойник – Дик (Ричард) Турпин (1706 – 1739), повешенный за конокрадство. Каламбур с его фамилией основан на том, что «турпис» на латыни значит безобразный, уродливый.

Третий сказал, что она, несомненно, в родстве с Турпином. На это один из сотрапезников, великий остроумец, тряся головой и сам трясясь от смеха, возразил, что, по его мнению, она скорее в близкой связи с Турписом, – что вызвало общий хохот. Так они долго изощрялись в шутках над бедной девушкой, когда кто-то из гостей углядел высунувшуюся у Адамса из-под его полукафтанья рясу и вскричал:
– Что такое! Пастор?
– Как, любезный, – говорит судья, – вы выходите грабить в облачении священника? Позвольте мне вам сказать, что ваша одежда не даст вам права рассчитывать на неподсудность светскому суду. После убийства архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета (1170 г.) люди духовного звания (а также знавшие грамоте) были неподсудны гражданскому суду. С конца XV в. они могли воспользоваться своим иммунитетом лишь однажды, а во времена Филдинга этот иммунитет не распространялся на многие преступления, в том числе разбой.


– Да, – сказал остроумец, – из высоких прав ему предоставлено будет одно: быть вздернутым высоко над головами людей, – на что последовал новый взрыв хохота.
И тогда остроумец, видя, что его шутки имеют успех, взыграл духом и, обратившись к Адамсу, вызвал его на фехтование стихами, а чтоб его раззадорить, сам сделал первый выпад и произнес:

Molle meum levibusque cord est vilebile telis. Нежно сердце мое и легкой стрелой уязвимо (лат.) (Овидий. Героиды, XV, 79). В передаче этого человека стихи здесь, как и дальше, сильно искажены.



Адамс, бросив на него неизъяснимо презрительный взгляд, сказал, что он заслуживает плетки за свое произношение.
– А вы чего заслуживаете, доктор, – возразил остроумец, – если не умеете ответить с первого раза? Хорошо, я подам за тебя строку, тупая голова, – на «S»:

Si licet, ut fulvum spectatur in ignibus haurum. Так же как мы на огне проверяем желтое злато (лат.) (Овидий. Скорбные элегии, I, V, 25).



– Как, и на «М» он не может? Хорош пастор! Что же ты не догадался украсть заодно с рясой немного пасторской латыни?
– Если б он и догадался, – сказал тогда другой из сотрапезников, – вы все равно пришлись бы ему не по зубам; я помню, в колледже вы были сущим дьяволом в этой игре. Как вы, бывало, ловили свежего человека! Из тех же, кто вас знал, никто не смел с вами состязаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134