Галерея, тонувшая во мраке, как всегда, производила зловещее впечатление. Окон не было, свет попадал сюда только из холла. Тяжелые занавеси висели по обеим сторонам балкона. Видимо, цель такого устройства галереи заключалась в том, чтобы музыкантов было слышно, но не видно. В это утро здесь было темно и жутко.Галерея была невелика. Сюда мог бы втиснуться оркестр из десяти музыкантов, не более. Задняя стена была прикрыта гобеленами, к которым явно давным-давно никто не прикасался. Саймон обошел галерею, простукивая стены, однако звук, доносившийся сквозь ткань гобеленов, едва ли мог нам помочь.В одном месте он обнаружил, что гобелен можно сдвинуть в сторону. За ним, к моему восторгу, оказалась дверь. Однако, открыв ее, мы увидели всего лишь пустой чулан, пахнувший на нас сыростью и плесенью.– Он мог спрятаться здесь и переждать, пока все не стихнет, – заметил Саймон, закрывая дверь чулана.– Но он спустился с третьего этажа.– Вы имеете в виду Люка?– Честно говоря, да, я думала именно о нем, – призналась я, опуская на место гобелен.– Хм-м...В этот момент сзади раздался шум, и мы обернулись, словно воры, застигнутые на месте преступления.– Привет, – сказал Люк – Я услышал голоса и, признаться, решил, что здесь бродят духи менестрелей.Я отчаянно пожалела, что в сумраке плохо вижу его лицо.– Эта галерея совсем заброшена, – проговорил Саймон. – Здесь все рассыпается от старости.– Современный оркестр сюда не влезет. Когда мы последний раз давали бал, музыканты сидели на помосте в холле.– Было бы намного интереснее разместить их здесь, – сказала я.– Ну да, с клавесинами и псалтерионами Псалтерион – древний струнный щипковый музыкальный инструмент

... или на чем они там играли в темном прошлом? – В голосе Люка прозвучала насмешка.Так, подумала я, сегодня утром он застал меня в библиотеке, днем – в галерее...Все вместе мы вышли на лестницу и направились в зимнюю гостиную. Усевшись вокруг камина, мы беседовали, однако напряжение между нами не ослабевало, и это чувствовал каждый.Обед в тот вечер был подан в холле. Хотя траур еще не закончился, Рождество оставалось Рождеством и многовековая традиция предписывала проводить его именно так.Длинный стол, покрытый огромной кружевной скатертью, был сервирован с отменным вкусом. Свечи в медных подсвечниках ярко горели, заставляя сверкать начищенное серебро, отражаясь в бокалах и мягко поблескивая на фарфоре. Там и сям были разложены веточки остролиста. В настенных канделябрах также сияли свечи, – никогда еще я не видела холл столь ярко освещенным. Спускаясь по лестнице, я подумала: должно быть, сто лет назад здесь было именно так.На мне было просторное платье из бархата цвета кротового меха с широкими свободными рукавами и лимонно-желтым кружевным гофрированным воротником. Я купила его в Хэрроугейте, и оно было самым подходящим к случаю и к моему состоянию.Как объяснила мне Рут, за обедом принято обмениваться подарками, и действительно, возле каждого прибора лежала кучка ярких свертков и коробочек. Кусочки пергамента с именами оповещали, кто где должен сесть. Приборы были расставлены довольно далеко друг от друга, ведь за огромным столом нас собралось всего семеро; однако, по словам сэра Мэтью, после обеда к нам должны были присоединиться еще несколько гостей, приглашенных на бокал вина. Я знала, что придут доктор Смит с дочерью, а также мистер и миссис Картрайт с детьми.Рут отдавала распоряжения Уильяму, который вместе с двумя горничными суетился вокруг сервировочного столика.– Ну как, – проговорила она, завидев меня, – тебе лучше?– Совсем хорошо, благодарю.– Я очень рада. Было бы обидно заболеть в рождественский вечер. Но если ты устанешь раньше, чем гости разойдутся, можешь потихоньку уйти к себе. Я извинюсь за тебя.– Спасибо тебе, Рут.Она сжала мою руку. Это был первый жест искренней теплоты за все время нашего знакомства – видимо, сказывалось рождественское благодушие.Следом за мной появилась Агарь. Она медленно прошествовала по лестнице, и, хотя ей приходилось опираться на палку, ее выход являл собой поистине величественное зрелище. Бархатное платье цвета гелиотропа, сшитое по моде двадцатилетней давности, удивительно шло к ее белым волосам. Ни в ком мне не приходилось видеть столько чувства собственного достоинства, сколько сквозило в каждом движении Агари Редверз; она внушала окружающим почтение и легкий трепет, и я была довольна, что мы с ней стали такими добрыми подругами. Наряд Агари довершали изумрудное ожерелье, серьги и кольцо с огромным квадратным изумрудом.На мгновение прижавшись холодной щекой к моему лицу, она проговорила:– Кэтрин, приятно видеть тебя здесь, с нами. Саймон уже спустился? – Она покачала головой. – Должно быть, еще одевается и ругается на чем свет стоит.– Саймон всегда терпеть не мог одеваться для торжественных случаев, – заметила Рут. – Помню, однажды он сказал, что ни один случай не стоит такой мороки.– Что верно, то верно, – согласилась Агарь. – А вот и Мэтью. Здравствуй, Мэтью!Я увидела на лестнице сэра Мэтью, а позади него – тетю Сару. Чрезвычайно оживленная, она была облачена в платье с довольно рискованным декольте. Сшитое из голубого атласа и отделанное лентами и кружевами, платье очень молодило ее, – а может, все дело было в ее радостном возбуждении. Она скользнула глазами по столу и воскликнула:– Ах, подарки! Это самая приятная часть праздника, правда, Агарь?– Ты никогда не повзрослеешь, Сара, – отозвалась Агарь. Но Сара уже повернулась ко мне.– А вот ты любишь подарки, Кэтрин, да? Мы ведь с тобой очень похожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89