..
– Возьми меня, – неожиданно произнесла она. Ян удивленно обернулся:
– Что?
Таунсенд нагнулась в седле, и ее губы оказались вблизи от его губ.
– Возьми меня, – повторила она.
– Сейчас?
– Сейчас!
Мгновение он смотрел в ее глаза, потом молча натянул поводья. И, ведя ее лошадь за своим конем, повернул к дому.
Рене был поражен, увидев, что герцог и герцогиня вернулась так рано. Он ковылял за ними по вестибюлю, заламывая руки и бормоча извинения, мол, ужин еще не готов, вино не остужено, укропный суп не успел остыть и стол еще не застелен свежей скатертью. И, провожая их до лестницы, казалось, не замечал выражения глаз герцога и пылающего лица герцогини.
– Кабы я знал, что вы вернетесь так скоро, я никогда бы...
– Успокойтесь, Рене, все хорошо, – сказал Ян, задержавшись на нижней ступеньке лестницы. – Можешь не спешить. Часа тебе достаточно?
Старик пришел в восторг.
– Больше чем достаточно, сударь!
Хохоча, точно проказливые дети, Таунсенд и Ян ринулись к двери Зеленой комнаты, предназначавшейся прежде для приемов, а теперь служившей супружеской спальней. Ногой захлопнув за собой дверь. Ян сорван с себя крестьянскую куртку и, сжав Таунсенд в объятиях, бросил ее на кровать. И не успела она перевести дух, как он был уже рядом и прижался губами к ее губам.
– Боже, как я хочу тебя! – вырвалось у него.
Таунсенд притянула его к себе, а Китти, которая, не замеченная ими, складывала в шкафу белье, неслышно выскользнула из комнаты. В коридоре ей встретился Эмиль, взглянувший на нее долгим, пытливым взглядом. Китти вспыхнула, потупилась и молча прошла мимо. Однако это послужило для него красноречивым ответом, и он с ворчаньем отказался от намерения проверить состояние многочисленных жилетов герцога – не понадобится ли приобрести что-либо к близящейся осени. Решил отложить это занятие до того часа, когда спальня вновь опустеет.
– Не уходи, – прошептала Таунсенд, когда Ян наконец оторвался от нее и сел, приглаживая растрепавшуюся шевелюру.
Он ласково рассмеялся и провел по ее носу кончиком пальца.
– Твоя бы воля, мы бы никогда не покидали спальню.
Она прижалась к нему.
– Разве это было бы так уж скверно? Его суровое лицо смягчилось.
– Нет, конечно. Но на меня после объятий нападает зверский аппетит.
Он оделся и, видя, что Таунсенд не собирается вставать с постели, игриво пошлепал ее по соблазнительным округлым обнаженным ягодицам.
– Останься, – повторила Таунсенд, почувствовав, что в нем тоже просыпается желание. Голос у нее был низкий, гортанный – такому трудно противиться.
Ян нагнулся к ней, прижал к груди.
– Вечером... – пообещал он шепотом, у самых ее губ.
– Тогда хоть поцелуй меня, – выдохнула она, обнимая его за шею.
Он охотно выполнил просьбу. Их языки соприкоснулись, сплелись, и в обоих неотвратимо вспыхнуло вновь желание.
– О Господи! – воскликнул Ян. – Это становится наваждением. – Его пальцы зарылись в ее волосы, стирая время, мысли, память...
– Ваша почта, сударь, – сказал Рене, когда они на следующее утро сидели за завтраком. – И одно письмо для мадам.
– Это от Геркуля, – радостно закричала Таунсенд, срывая печать.
Ян мысленно усмехнулся. Какое она еще дитя! И какое наслаждение это прелестное дитя доставляет ему.
– Что он пишет?
– Подрался на дуэли и чуть было не вылетел из заведения. – Она сощурилась и приблизила письмо к глазам. Почерк ее братца, насколько Ян мог судить, был чудовищно неразборчив. – А поводом послужил спор относительно беспорядков здесь, во Франции. Похоже, что в Англии большинство винит Национальное собрание за то, что намеренно не призывает к спокойствию, считая, что уничтожение привилегий – необходимое условие для выживания нации.
– Весьма возможно, что так оно и есть, – задумчиво произнес Ян.
– Геркуль того же мнения, но, в отличие от прочих, он не поддерживает насилия. Он пишет, что, если только народ не выйдет вовсе из повиновения, не будет ничего худого в том, чтобы благородные семейства были, наконец, принуждены отказаться от своих феодальных прав, поскольку это всегда было несправедливостью по отношению к бедному люду.
Она взглянула поверх письма на мужа.
– Похоже, твой брат умнее, чем я думал.
– Отец был в ярости, – продолжала Таунсенд, улыбнувшись. – Но имей в виду, не из-за взглядов Геркуля, а потому, что ему пришлось поехать в Кембридж, чтобы уладить дело. Зная Геркуля, я убеждена, что он предпочел бы, чтобы его во время летней сессии спровадили домой.
– Угу, – согласился Ян, хотя и несколько рассеянно. Слушая ее, он одновременно просматривал почту, а затем безраздельно углубился в стопку лежавших перед ним густо исписанных бумаг.
Уверенная в том, что он скажет ей, если там окажутся важные известия, Таунсенд поднялась из-за стола. Потягиваясь, зевая, она подошла к окну и выглянула в сад. Ничто на свете не любила она так, как эти долгие, праздные утра, которые они проводили с Яном за завтраком. Теперь, когда на полях шла жатва, Ян предложил раза два в неделю вставать попозже, чтобы насладиться обществом друг друга, неторопливо завтракая, не думая об ожидающих обоих трудах и заботах. Когда созреет виноград, придется достаточно много потрудиться, что вынудит их подолгу быть врозь.
Распахнув двери на галерею, Таунсенд шагнула в сад, и сразу же окружило ее пьянящее, буйное благоухание позднего лета. Она всей грудью вдохнула в себя запахи цветов, раскаленной земли и пыли, которую ветерок поднял с садовых дорожек. Сев на балюстраду, она закрыла глаза и подняла лицо к солнцу. Никогда прежде не знала она такого знойного, яркого солнца, как это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109