Таунсенд почувствовала себя так, как будто пушечное ядро взорвалось в ее груди, – она ясно увидела по суровому выражению лица Яна, что все сказанное Перси было правдой. Ему нужен Сезак, а не она. Сезак, этот полуразрушенный французский замок, который ее мать в незапамятные времена унаследовала от своей тетушки Хейл, наследство, которое приводило к большим затратам на его содержание, чем оно стоило, причина постоянных огорчений для ее отца и бесконечных поддразниваний со стороны братьев, когда, в день ее тринадцатилетия, его прибавили к ее приданому. Как узнал Ян о нем? И почему так жаждал его, что ради этого женился на ней? Таунсенд робко вздохнула.
Она ощутила щемящую тоску. Похоже было, что все радужные мечты, которые она тщательно и заботливо лелеяла для себя и Яна, лопнули. Осознание его предательства охватило ее, и она рывком поднялась, выбравшись из постели, и прислонилась к стене. На ее лице было выражение жестокой обиды.
– Не притрагивайся ко мне, никогда больше не притрагивайся ко мне! – голос ее был неузнаваем. – Ты получил, что хотел, этот чертов замок и что там еще мой отец обещал тебе, когда мы поженились. Не надо больше тратить времени и притворяться.
– Таунсенд, перестань!
Ее губы искривились от тона Яна. Она пыталась сказать еще что-то, но слова перешли в рыдания и, закрыв лицо руками, она выбежала из комнаты.
Ян долго смотрел ей вслед жестким и холодным взглядом, понимая, что преследовать ее бесполезно. Он подошел к столу, поднял бокал и осушил его залпом. Затем поднял другой, но не выпил, а с силой швырнул в камин.
9
Порывы ветра хлестали в окна дождем. Китти дрожала от холода. Ей не нравился этот огромный холодный дом, который от сверкающих полов до лепных потолков был набит картинами, старинным хрусталем и фарфором, дом, где казалось, что если ты не будешь ходить на цыпочках и говорить вполголоса, то что-то обязательно разобьется. Он напоминал Китти музей или театр, сцена которого чрезмерно украшена ненужными колоннами, а актеры движутся на подмостках, изливая на зрителей реплики из ужасной пьесы. Бутафория, а не настоящая жизнь.
С губ Китти сорвался усталый вздох. Лучше не задумываться над тем, во что превратилась жизнь – ее и леди Войн – со дня их приезда в Париж. Китти должна была признать, что она ненавидит Францию, ненавидит засиженные мухами гостиницы, которые давали им приют во время их утомительного путешествия, и переправу на корабле через канал, когда ее мутило от качки. Она ненавидела дом и слуг, живущих здесь, в особенности кособокого горбуна, который величал себя valet de chamber герцога Война. Его звали Эмиль Гаспар, и он был самым уродливым человеком, какого когда-либо видела Китти. Первый раз, когда он увидел ее, то уставился на нее выпученными, любопытными желтыми глазами на длинном тонком лице. Голову он держал несколько набок, возможно, чтобы уравновесить деформированное левое плечо, прижатое к уху так, что левая рука казалась короче правой. Он двигался толчками, и на его походку было страшно смотреть.
Герцогу, казалось, ничуть не претило его уродство. Напротив, он даже бегло представил его, прежде чем посадить их в ожидавший экипаж и привезти в дом, который находился среди полудюжины акров болотистых земель в окрестностях Парижа.
Здесь им предстояло провести около недели, отдыхая от путешествия, перед тем как продолжить его до Сезака.
В этом доме герцог жил, когда не находился в Версале, и здесь его нашла Изабелла Монкриф, чтобы объявить ему, что он – новый наследник герцогства Войн.
Китти слегка вздрогнула при мысли о герцоге и герцогине. Она привыкла думать, что они счастливы и влюблены, но это было до того, как их жизнь так непонятно изменилась в ту последнюю, злосчастную ночь в Англии. С тех пор герцога можно было все чаще и чаще видеть погруженным в гнетущее молчание, а герцогиня худела и выглядела такой измученной, что у Китти сжималось сердце при взгляде на нее. Экипаж остановился на круглой подъездной аллее.
Наклонившись вперед, Китти увидела, как лакей поспешил опустить ступеньки и герцогиня Войн сошла на землю. Бриллианты сверкали при свете факелов на фоне ярко-синих юбок и на зажимах перьев, украшавших ее поднятые кверху волосы. Даже на расстоянии, сквозь пелену дождя и темноту, она выглядела очаровательной и прелестной, как сильфида.
Китти торопливо зажгла свечи, тяжелыми медными щипцами помешала в камине угли, заставив их снова разгореться, затем расправила на постели покрывало и налила воды из кувшина в эмалированный таз. Дверь отворилась, и Таунсенд величаво вошла в комнату, вытаскивая на ходу перья из волос. Она улыбнулась Китти, которая поспешила их принять, хотя эта улыбка мало напоминала те ослепительные улыбки, которые когда-то так чудесно освещали тонкое личико юной Таунсенд.
– Его светлость не вернулись с вами? – небрежно спросила Китти, расстегивая тяжелое бриллиантовое ожерелье.
Таунсенд пожала плечами.
– Ему захотелось поиграть в карты после окончания Souper , а я слишком устала.
«Итак, как обычно, он отослал ее домой и продолжил вечер без нее», – подумала Китти. Как он делал каждый вечер со дня их приезда в Париж. Таунсенд была довольна, что он не позорил ее, грубо обращаясь с ней на людях или оставляя дома, словно ее и не существовало вовсе. Губы ее дрогнули. Нет, в этом отношении она не могла упрекнуть Яна Монкрифа. Он всегда и всюду сопровождал ее: в оперу или на спектакли в Пале-Рояль, на бесчисленные приемы, танцы, балы, вечера в том или другом дворце – и относился к ней так учтиво и внимательно, что весь Париж только об этом и говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109