В открытом заседании. Понаехали журналисты, в том числе иностранные. Выступило много свидетелей. Я тоже. И еще их полицейский - с таким смешным сочетанием имени и фамилии: Джон Леруа. Мы с ним много общались, и я прозвал его Петрович. Он спросил, почему. Не знаю, говорю, Джон, Леруа, пусть еще Петрович прибавится. Смеется.
Он работал агентом отдела борьбы с воздушным терроризмом, потом в отделе по борьбе с контрабандой наркотиками и считает, что из-за него весь сыр-бор разгорелся. Мол, заметили во время пересадки в Москве Рокко и компания и поняли, что к чему.
На процессе выяснилось, что он-таки прав. Бандиты все рассказали. Они, между прочим, ничего не скрывали. Назвали всех своих клиентов, поставщиков, все свои связи, всех сообщников.
Удивляться тут нечему. Я давно заметил, что пресловутая воровская солидарность, когда пойманный преступник якобы молчит, словно воды в рот набрал, и не выдает сообщников - легенда, романтическая сказочка.
Они так валят друг на друга, так стараются друг друга утопить, лишь бы сделать это раньше остальных, что любо-дорого смотреть!
Поверьте - нигде вы не сыщете столько предательства, подлости по отношению друг к другу, злобы, зависти, готовности выдать сообщника (если, конечно, самому хуже не будет), сколько в преступной среде.
А легенды о солидарности сами же воры и поддерживают.
Белинду приговорили к пятнадцати годам, Рокко и вторую женщину - ту, что убила стюардессу, - к смертной казни.
Это никого не удивило. В том числе и самих преступников.
Белинду направили на излечение - она, оказывается, уже была наркоманка со стажем.
Рокко, выслушав приговор, только усмехнулся. "Надо было раньше выходить из игры", - пробормотал.
А та молоденькая произнесла целую речь - в последнем слове - во всем обвинила своих родителей, несовершенство современного общества, непонимание взрослыми молодых, отсутствие подлинной свободы личности, чтобы каждый делал, что хочет, "и, - добавила она, - убивал, кого хочет"... Словом, несла всякую ахинею. Ее даже подвергли медицинской экспертизе, но признали абсолютно нормальной.
Хотели приехать ее родители. Им разрешили даже с адвокатами. Но девчонка заявила, что не желает их видеть, ненавидит и, если они приедут, она покончит с собой.
Да, так вот этот Леруа.
Мы много с ним беседовали, он интересовался всякими техническими подробностями - какие, например, приемы самбо применяли.
Когда прощались, сказал:
- До свидания, друг, может, еще встретимся, желательно в другой обстановке, - смеется, - что тебе сказать? У вас одно, у нас другое, по-разному мы к одним и тем же вещам и делам относимся. Но хочу, чтоб знал, таких, как ты, я всегда буду уважать. Тебе от этого толку мало, потому что я немногого стою, и уважение такого человека, как я - невелик подарок. Зато, скажу тебе по секрету, я никого никогда в жизни не уважал, нет вокруг меня таких, не встречал, что поделаешь. А вот тебя - уважаю. Ты человек! И ребята твои тоже. Будь здоров.
Он уехал. И уж не знаю, где теперь и что делает...
На следующий день после всей этой истории, когда я лежал в госпитале (как раз только что ушли Сосо и его мать) прилетела Лена.
Она не плакала, не распускала нюни.
Вошла деловитая, нахмуренная, с какими-то банками с компотом (наверное, условный рефлекс - раз в больницу, значит, тащи компот).
Подошла к постели.
- Какая рука? - спрашивает.
Я здоровую руку выпростал из-под одеяла, она к ней прижалась щекой, да так сильно. Долго-долго сидела неподвижно.
- Ну, и черт с ней, - говорит неожиданно, - главное, что жив, правда?
- То есть, как это, черт с ней? - спрашиваю. - Это с кем черт? С моей рукой? Легко бросаешься. Она мне еще пригодится. Через месяц все пройдет, ты и не скажешь, в какую ранили. (Эх, если б я знал.)
- Конечно, говорит, - это я так, к слову. Вадим просил, чтоб ты долго не задерживался. У него какие-то важные дела к тебе.
- Какие?
- Не знаю, не говорит.
- Ну, что ж, правильно, - у нас, мужчин, знаешь, свои дела. Вы, женщины, в них ничего не понимаете, - эдак свысока цежу.
Лена возмущается: "Вадим - мужчина? Соплячок!"
- Ну, ладно, не ревнуй, - успокаиваю ее. - Если Вадим разрешит, посвятим тебя в тайну.
Тайна оказалась важнейшей, грандиозной, можно сказать. Вадим принял решение! Он станет милиционером! К этому великому решению он пришел не сразу, не без колебаний и мучительных сомнений. Пришел через полярника и космонавта, летчика и моряка, водолаза и шофера, кондуктора и хоккеиста, телевизионного мастера и ночного сторожа в детском саду, через водопроводчика и участкового врача... Словом, через всех, с кем сталкивала его не очень-то долгая жизнь и иллюстрации в книжках, которые я ему читал.
Но теперь выбор был сделан окончательно и бесповоротно, он станет милиционером!
Если возможно, то конным. Если нет, то хоть "мотоциклетным". Милиционером он, судя по всему, намерен стать очень хорошим. Во всяком случае, когда он тщательно ощупывал и осматривал мой новенький орден, то пообещал: "У меня тоже такие будут, много, как у дяди". Выяснилось, что "дядя" - это мой генерал, который заезжал за Леной, когда они летели ко мне.
Ну, что ж, Вадим, в добрый путь. Если б мне пришлось начинать сначала, я бы сделал тот же выбор.
Когда вышел из госпиталя, мы поехали с Леной в санаторий. На юг. Купаться в общем-то было уже поздновато, хотя я бодро окунался по утрам.
Так что плавали в закрытом бассейне.
По вечерам сидели на балконе, смотрели на море. Оно и осенью красиво. Особенно, если светит луна. Хотел сказать, что море все в серебристой чешуе, потом подумал, до чего избитое сравнение, но лучше, все равно, не скажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36