Роза подняла голову.— Кристоф! — окликнула она.Упав грудью на стол, он закрыл лицо обеими руками.Роза нагнулась над ним.— Кристоф! Мама идет!..Кристоф поднялся.— Нет, нет, — сказал он, — я не хочу, чтобы она меня видела.Роза схватила Кристофа за руку и отвела его в деревянный сарайчик, стоявший во дворе. Кристоф шел за ней шатаясь, ничего не видя от слез. Роза закрыла дверь. Они очутились в темноте. Кристоф присел на колоду, на которой рубили дрова. Роза пристроилась напротив, на связке хвороста. Уличные шумы доходили сюда приглушенно, словно издалека. Здесь Кристоф мог плакать и кричать, никто бы его не услышал. И Кристоф рыдал яростно, неудержимо. Роза никогда не представляла себе, что Кристоф может так рыдать, не верила даже, что он может плакать; по сравнению с ее полудетскими, быстро высыхавшими слезами отчаяние мужчины было страшно и вызывало жалость. Ее пронизывала страстная любовь к Кристофу. И в любви этой не было ничего эгоистического: Роза испытывала неодолимую потребность жертвы, материнское самоотречение, ей хотелось страдать, лишь бы не страдал он, хотелось взять на себя всю его боль. И она, как мать, обняла Кристофа.— Кристоф, дорогой, — повторяла она, — не плачь, ну не плачь же!Кристоф отвернулся.— Я хочу умереть.Роза умоляюще сложила руки.— Не говори так, Кристоф.— Я хочу умереть! Я не могу… не могу больше жить… К чему мне жизнь!— Кристоф, Кристоф, миленький, ведь ты не один. Все тебя любят.— А мне-то что? Я ведь больше никого не люблю. Пускай все умрут или живут, мне-то что! Я никого не люблю. Я только ее любил! Только ее!И Кристоф зарыдал еще громче, пряча лицо в ладони. Роза не знала, что сказать. Эгоистическая страсть Кристофа как ножом резала ей сердце. Она-то надеялась, что сейчас, в горе, будет ближе к нему, а стала совсем одинокой, совсем несчастной, еще несчастнее, чем раньше. Горе не сблизило их, а только еще отдалило. И Роза горько заплакала.Прошло несколько минут. Кристоф вдруг перестал плакать и спросил:— А как? Как?Роза поняла.— Она тут же после твоего отъезда, в тот же вечер, заболела инфлюэнцей. Ей сразу стало очень плохо.— Боже мой! — простонал Кристоф. — Почему же мне не написали?— Я писала, — ответила Роза. — Я только не знала твоего адреса. Ты же нам ничего не сказал. Я спрашивала в театре. Никто не мог толком объяснить.Кристоф знал, как застенчива Роза и чего стоили ей эти расспросы. Он спросил:— Это она… она тебя посылала?Роза отрицательно покачала головой.— Нет, я подумала, что…Кристоф поблагодарил ее взглядом. Сердце Розы растаяло.— Кристоф, бедный мой Кристоф! — повторяла она.Рыдая, Роза бросилась ему на шею. Кристоф понял, как драгоценна эта чистая нежность. Он так нуждался в утешении! И он обнял ее.— Какая ты хорошая, — сказал он, — ты, значит, любила ее…Роза высвободилась из объятий Кристофа, бросила на него горящий взгляд и, ничего не ответив, снова зарыдала.Этот взгляд все сказал ему. Взгляд этот говорил: «Не ее я любила, а…»Наконец Кристоф увидел то, чего не желал видеть все эти долгие месяцы. Он понял, что Роза его любит.— Тише! — сказала Роза. — Мама меня зовет.Со двора доносился голос Амалии.— Ты пойдешь к себе? — спросила Роза.— Нет, — ответил Кристоф, — я пока еще не могу, я не могу говорить с мамой… Потом пойду.— Тогда посиди здесь, — посоветовала Роза. — Я сейчас вернусь.Кристоф остался один в темном сарайчике; узкая полоска света проникала сквозь окошко, затканное паутиной. С улицы доносились крики торговки, за стеной в соседней конюшне фыркала лошадь и нетерпеливо стукала копытом. Открытие, только что сделанное Кристофом, не доставило ему никакого удовольствия, но на минуту отвлекло его от черных мыслей. Теперь он объяснил себе многое, чего раньше не понимал. Десятки мелких, незначительных фактов, которым он раньше не придавал никакого значения, пришли ему на память и получили новый смысл. Он удивлялся, что может думать сейчас о таких пустяках, негодовал на себя, что смел хоть на минуту забыть свое горе. Но горе это было так велико, так давило грудь, что в действие вступил инстинкт самосохранения, более властный, чем воля, чем мужество, чем любовь; он-то и заставил Кристофа отвлечься, ухватиться за новую мысль, подобно тому, как утопающий в отчаянии хватается за первый попавшийся предмет, даже зная, что не спасется, а только для того, чтобы хоть миг продержаться на поверхности. Впрочем, именно потому, что Кристоф страдал, он чувствовал теперь, как страдает другой человек, страдает из-за него. Он оценил эти слезы, которые сам же исторг сейчас… Он жалел Розу. Он вспоминал, как был жесток с ней, и знал, что и впредь будет жесток. Ведь он не любил ее. Зачем ему любовь Розы! Бедная девочка!.. Напрасно он твердил себе, что она хорошая, добрая (ведь только сейчас она доказала свою доброту). А на что ему ее доброта? На что ему ее жизнь?«Почему, — думал он, — умерла не она и почему та не осталась в живых?»«Она жива, она любит меня, — думал он, — она может говорить мне о своей любви сегодня, завтра, всю жизнь, а та, единственная, которую я любил, она умерла, так и не сказав мне, что любит меня, и я не сказал ей, что люблю ее, и никогда я не услышу от нее слов любви, и никогда она не узнает…»И вдруг он вспомнил последний вечер, вспомнил, как они разговаривали и как их разговору помешала Роза. Теперь он ненавидел Розу…Дверь сарайчика скрипнула. Роза шепотом окликнула Кристофа и в темноте ощупью добралась до него.Она взяла его за руку. Ему вдруг стало невыносимо ее присутствие, и он напрасно упрекал себя за это чувство — оно было сильнее его.Роза молчала. Она так глубоко жалела Кристофа, что научилась даже молчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135