А может быть, вместо все
х этих прекрасных, но совершенно ненужных слов, скажу другие Ц яростные
слова любви и желания и от этих слов девушка резко дернется в моих цепких
руках и на мгновение задохнется, а с ней вместе задохнусь и я сам…
Сейчас я все это скажу, все это сделаю… Но не успеваю я еще ничего сказать
и сделать, как за окном комнаты слышится какой-то странный отдаленный гу
л и шуршание, они приближаются, приближаются, а затем внезапно вся комнат
а озаряется светом, причем до того ярким, будто в нее вломилось само солнц
е.
Яркий свет фар от проходящей по улице большой грузовой машины врывается
в комнату через ее низкое и широченное окно и освещает ее до такой степен
и, что становится видна каждая в ней пылинка, каждое чернильное пятно на с
толе Михаила Павловича и каждый потек масляной краски на его сейфе, прич
ем едва эта машина успевает проехать, как появляется новая и все начинае
тся сызнова.
А мы, конечно, давно повскакивали со своего дивана, стоим прижавшись друг
к другу и диковато посматриваем один на другого и на улицу, ожидая, когда э
ти проклятые машины проедут… Они не проедут, наверное, никогда! Одна, две,
три, четыре (мы их считали) огромные, крытые брезентом и, по-видимому, тяжел
о груженные машины медленно проползают в сторону военного городка (шест
ь, семь восемь… одиннадцать Ц нет, им определенно не будет конца!) и кажда
я обдает комнату новой волной света, а заодно и нас, голых и по-прежнему пр
ижавшихся друг к другу, дрожащих. Мы купаемся в каждой этой новой волне и с
читаем машины:
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Да сколько же их там вообще?!
Их было девятнадцать! Девятнадцать (за точность ручаюсь) гигантских шест
иосных чудовищ-оборотней проползают за окном в течение, наверное, тоже д
евятнадцати или двадцати минут, которые нам кажутся вечностью, но и с их и
счезновением ужасы этой ночи не кончаются. Потому что не успеваем мы воз
вратиться на свой диван, не успеваем еще в себя прийти и я не успеваю снова
поцеловать Анельку, как слышится еще какой-то шум, причем уже не на улице,
а где-то буквально в пяти шагах от нас, в помещении за внутренней стеной к
абинета… Шум, движение, что-то глухо падает на пол, сдавленные голоса люде
й Ц все это возникает Ц опять-таки вдруг за стеной комнаты, да и не стено
й вовсе, а за фанерной перегородкой, там происходит какая-то возня, и я отч
етливо различаю голоса Евгения Абрамовича и его шестнадцатилетнего Ге
ны…
Меньше всего мог я ожидать, что мой друг Евгений Абрамович живет теперь н
и в какой не в пристройке, а непосредственно за тонким фанерным простенк
ом прокурорского кабинета, никогда мне он об этом не говорил (стеснялся, н
аверное) и что все это время мы с Анелькой находились в сущности в одной с
ним комнате, с ним и с его Генкой, и это было, пожалуй, еще ужаснее, чем диван
и иллюминация и чем, наконец, то, что было бы,если бы в своем кабинете среди
ночи появился сам Михаил Павлович!
Нет, никаких неожиданностей и поворотов классической драматургии Ц од
на голая отечественная районная действительность, которая подчас и ори
гинальнее, и куда страшнее!… Так вот на бедного Генку в ту ночь прыгнула кр
ыса. Мальчик спал. А руки он, к счастью, держал под одеялом, так что проснувш
ись и, конечно, насмерть перепугавшись, он инстинктивно схватил и сжал в р
уках мерзкое животное, оказавшееся на его груди, но через одеяло.
Он крепко сжимает руками что-то мягкое, живое и яростное, пытающееся вырв
аться от него и шипящее у самого его лица, он еще не до конца проснулся, не д
о конца понимает, что произошло, зовет отца. Тот тоже сначала мало что пони
мает, потом вскакивает и начинает искать спички и керосиновую лампу, кот
орые, как правило, в таких случаях не известно куда деваются. А потом оба о
ни идут во двор, чтобы утопить крысу в дворовом сортире…'
Но обо всем этом я узнаю только на другой день, мне о нем расскажет Евгений
Абрамович. А сейчас, не ожидая его и Генкиного возвращения из сортира, мы
с Анелькой поспешно одеваемся и покидаем негостеприимный кабинет Миха
ила Павловича…
…Кроме городского парка, есть в нашем городке еще одно место, которое все
ми любимо почти так же, как сам этот парк, Ц это озеро, или, скорее, пруд, сов
сем небольшой, но находящийся как бы уже за городской чертой и в окружени
и деревьев и кустарника. Бежим туда. И там в эту безлунную августовскую но
чь под небом и под звездами наконец совершаем то, ради чего сотворивший э
тот мир Бог трудился на протяжении всех шести дней творения, а трудился о
н ради любви и радости.
И был вечер, была ночь Ц день первый, наш самый первый с Анелькой день, ког
да так странно перемешалось в нашей с ней жизни все самое низкое и высоко
е: любовь диван Михаила Павловича, иллюминация, кутерьма за стеной и опят
ь Ц опять любовь с ее произнесенными шепотом словами и полузадушенными
вздохами, с лучистыми влажными от счастья глазами и усталостью, с благод
арностью людей, приобщившихся к Богу…
И на нас, отвалившихся друг от друга и лежавших нагими на траве, он смотрел
тысячами своих небесных глаз Ц звезд Ц и слал нам Свое благословение.


Глава IX и последняя.
Прощание.

А на следующее утро я отправился знакомиться с Анелькиными родителями. П
редварительно зашел в продуктовый магазин и постарался захватить там в
се, что полагается для таких случаев. Для маленького брата Анельки, Саши, н
апример, несколько бутылок сладкой газированной воды и конфеты Ц Саша,
по свидетельству Анельки, поглощает их тоннами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35