Тобиас ел ростбиф, сочащийся кровью. Ростбиф был очень вкусный, и он похвалил его. Слово «вкусный» показалось ему просторечием, и он испугался, что этим выдал свое бедное детство с бутербродами, которые готовила мать из черного хлеба и остатков жира на сковороде. Однако заметив, что уже успел обворожить своих хозяев, Тобиас продолжил развлекать их в том же духе.
Когда лакеи обносили гостей тортом с заварным кремом, доктор Мак-Алпун рассказал обществу, как прошлой зимой, побывав в Лондоне, он посетил театр «Орфей» и видел Тобиаса Отса в роли такой нелепой личности, как костоправ сэр Спенсер Спенс.
Он даже вспомнил и процитировал несколько фраз, сказанных актером.
По случайности он выбрал те строки, которые не принадлежали ему, автору пьесы. Но, по сути, эта его пьеса и не была литературой, а всего лишь скетчем, некой пародией на поведение и манеры регентского хирурга сэра Герберта Кэтсуэйлера.
Сейчас, в Брайтоне, в конце этого беспокойного дня Тобиас был рад, что может отдаться вдохновению и вновь сыграть свою «роль» для собравшихся здесь врачей.
Сначала он изменил только голос, используя лишь ложку для пудинга и стакан портвейна, но вскоре образ напыщенного пустомели зажил собственной жизнью: он ходил вразвалочку по комнате и учинил сущий допрос хирургам, обзывая их «бесстыжими негодниками» и «болванами».
О Господи, все это заставляло их покатываться от смеха, и даже самый чопорный и спокойный из них, очень высокий, с землистого цвета лицом джентльмен по имени Пепперидж смеялся до слез, да так, что у него взмокла борода.
Целых три часа Тобиас был преуспевающим, умным, знаменитым. Но ближе к полуночи, когда хирурги стали разъезжаться и вскоре ночь поглотила их всех, его писательское благополучие испарилось, как дым.
Стоя на дорожке перед Институтом Гиппократа, он вдруг понял, что вел себя не как писатель, а как самый заурядный фокусник, уличный актер, маг. Повел ли бы себя так Теккерей? Никогда. Никогда. А он стал Джеремией Ститчем, Билли Биттоном, принимающим шесть пенсов от лакеев на Блек-Фрайер-роуд. Он был Тоби Отсом, сыном Джона Отса, известного мошенника.
Он сначала прошелся по набережной, вдыхая свежий соленый воздух, дувший прямо в лицо, но вскоре повернул назад и вернулся в гостиницу, где кто-то, не по сезону, разжег в его маленьком номере камин. Тобиас принялся чистить себя, чтобы быть таким, каким ему не удалось показать себя в этот вечер. Он закрыл глаза, лицо его скривилось в гримасе. Нет, он не будет вульгарен, он не шут. Взяв снова перо в руку, он решил, что теперь будет творить только во благо.
Глава 36
Тобиас, вернувшись на Лембс-Кондуит-стрит, был полон ожиданий, каким будет предстоящее утро вообще и в деталях в частности. Поскольку была суббота, он знал, что жена с сыном, как обычно, будут у ее матери, где останутся до полуденного сна ребенка. У миссис Джонс на кухне уже бурлил на плите большой котел с водой, и через десять минут он смоет всю грязь и копоть со своего усталого от поездки тела. В половине одиннадцатого он досуха вытрется полотенцем и без четверти одиннадцать сделает гимнастику. Затем наденет свой длинный шелковый халат, и когда часы в холле пробьют ровно одиннадцать, он глянет в окно гостиной и проводит взглядом миссис Джонс, с корзинкой в руках отправившуюся за покупками. Тогда он запрет дверь заднего крыльца, задвинет засов кухонной двери и, поднявшись наверх, закроет дверь парадного крыльца. В опустевшем доме останутся только он да Лиззи Уоринер, ждущая его в своей спальне.
Поворачивая ключ в парадной двери дома № 44 по Лембс-Кондуит-стрит, он думал о своей свояченице, а еще больше о том, как будет расстегивать крохотный замочек драгоценного ожерелья на ее шее.
Каково же было его разочарование, когда, проходя через холл и заглянув в открытую дверь гостиной, он увидел того самого вышедшего в отставку бакалейщика, которого с таким юмором описывал вчера гостям на званом ужине. Тот сидел, непривычно выпрямив спину, на красном диване у камина.
Отс поставил свой саквояж рядом с вешалкой и, собрав почту, накопившуюся за его короткое отсутствие, подошел к гостю, небрежно похлопывая конвертами по руке, чтобы скрыть свое раздражение, хотя этим достиг лишь обратного эффекта.
– Вы должны простить меня, сэр, – произнес Перси Бакл, вставая с дивана. – Но я чувствовал, что должен сказать вам об этом, прежде чем решусь это сделать.
– О чем вы, мистер Бакл?
– Я уверен, что виноват только я один и никто другой.
– Мистер Бакл, что случилось, ради Бога?
– Я пришел поговорить, – начал мистер Бакл в сильнейшем волнении, ибо на его лице появились явные его признаки: красные пятна величиной с флорин, как на одной щеке, так и на другой, – о нашем Джеке Мэггсе. Если говорить правду и напрямик, то он просто потерял рассудок.
– Успокойтесь, мистер Бакл. Если он сумасшедший, то, я уверен, что не вы его таким сделали.
– Он все знает.
– Сидите. Хорошо, я тоже сяду. Извините, мистер Бакл, у меня неотложное дело. Поэтому мы постараемся решить все, как можно быстрее.
– Сейчас, сэр?
– Сейчас.
Мистер Бакл говорил так тихо, что порядком уставшему Тобиасу пришлось напрячь свой слух.
– Он знает, что мы видели его шрамы.
– Очень хорошо, – сказал Тобиас. – Ничего страшного в этом нет.
– Он действительно беглый каторжник, сэр, и поэтому думает, что это очень плохо для него. Он считает, что ему грозит смертельная опасность.
– Я дал ему слово и буду молчать. Скажите ему об этом.
– Да, сэр, – неуверенно ответил Перси Бакл, теребя края котиковой шапки, лежавшей у него на коленях.
– Итак, – быстро продолжил Тобиас, – и это все?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114