К счастью, по дороге я заприметила два китайских ателье, одно – всего через два дома. Как можно быстрее я повела Чабба туда. Он толком и не понял, что я делаю.
Портной был ростом примерно с Чабба, худой, веснушчатый, с маленькими ушами и сморщенным лицом былого жокея. Он вежливо улыбнулся мне, однако стоило ему глянуть мне через плечо, приветливость с лица как ветром сдуло.
– Чхе! Чего надо?
Я попросила показать образцы ткани. Он словно и не слышал.
– Не открыто, – нахмурился он. – Закрыто сегодня. Очень занят.
И на этом разговор оборвался – Чабб попятился, я тоже оказалась на улице, портной уже запирал лавочку.
– Очень занят, – рявкнул он. – Очень жаль.
Опешив от такой наглости, я даже не сразу поняла, как сильно меня оскорбили.
– Приду попозже, – сказала я.
– Не приходить, – отрезал он, опуская жалюзи и задвигая засов. – Очень долго занят.
Я обернулась к Чаббу – тот стоял на щербатом тротуаре, безмятежно сложив руки на груди.
– Эти портные-ла плохие, – произнес он. – Дорогие. Обманут нас. На Бату-роуд гораздо лучше.
Я подумала, что нас выгнали из-за странного наряда Чабба. Во втором ателье, в двух шагах от первого, я с порога изложила дело:
– Хороший костюм моего друга испорчен. Нам нужен другой, как можно скорее.
Этот мастер выглядел вполне вменяемым: в прекрасно пошитом темном костюме, в голубой рубашке с белым итонским воротничком и чуть ли не с галстуком частной школы. Но едва он сообразил, что я заказываю костюм для его соседа – тот в нерешительности маячил в дверях, – как тут же показал себя страшным снобом, вздохнул, понурился.
Я по-женски начала было обсуждать материал, но портной устоял перед моим напором.
Прищемив большим и указательным пальцем переносицу, он выждал, пока я закончу.
– Миссус, можно задать вопрос? Вы знакомы с этим человеком?
– Он – знаменитый поэт.
– Нет. Это не так.
– Он – мой друг.
– Вы покупаете ему костюм?
– Да.
– Мадам, вы, пожалуйста, оставьте его.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он не ваш друг. Он не человек.
– Он – поэт.
– Мадам, доктор видел его, когда он появился на Джалан-Кэмпбелл. Поздно ночью, прямо посреди улицы. Без ног-ла.
Я оглянулась на Чабба, но тот скрылся.
– Вот видите, – сказал портной. – Он ушел. Испугался, когда я сказал вам про него.
– Что значит «без ног»? Пьяный?
– Не пьяный. Он появился на улице посреди ночи. Не человек, миссус. Без ног, понимаете?
Так что же, Кристофер Чабб парил ночью в воздухе над Кэмпбелл-стрит, будто на картине Шагала? Портной – звали его, между прочим, Артур Фэтт – казался вполне цивилизованным и даже просвещенным человеком.
Такие призраки, сообщил мне мистер Фэтт, похожи на пиявок: они сосут кровь, а человек хиреет и умирает. Понятно?
Я поняла одно: Кристофер Чабб ухитрился восстановить против себя всех соседей. Когда он вновь возник на пороге ателье, с ним обошлись, словно с бродячим псом.
– Пошел! – крикнул Фэтт. – Мы не говорим с тобой. Иди, иди!
И этот грубый возглас поразил меня меньше, чем явный испуг Чабба. Бочком пробираясь к своей мастерской в уродливо болтавшейся одежде, он был похож на какую-то жалкую, замученную тварь.
– Спросите миссис Лим, – посоветовал мне Фэтт, энергично вращая рулон бледно-голубого полотна. – Он пьет кровь.
– Ничего не понимаю.
– Чхой! Не понимаете? Спросите у него. Миска для супа – знаете? Нальет кровь в миску и пьет.
– Нет.
– Нет? Не хочу спорить. Всегда рад вам, мадам, но без него.
И этот портной тоже запер свою лавку, а я отыскала Чабба на задворках веломастерской. Он угрюмо трудился над перевернутым вверх колесами велосипедом и даже не обернулся, когда я подошла. Сняв цепь, он аккуратно намотал ее на трясущуюся руку.
– Не стоит вам вмешиваться в это, – устало сказал он.
– Мне так жаль.
– Я знаю этих людей. Вы не знаете-ла.
Я думала, Чабб что-то добавит, но он упорно отворачивался. Китаянка спустилась по лестнице и встала внизу, в полумраке, выжидающе глядя на меня.
Потом обернулась к Чаббу и заговорила с ним – сердито, как мне показалось.
Старик взял разводной ключ и попытался открутить гайку с оси, но руки у него так дрожали, что он опустил инструмент.
– Видите, во что я превратился, мем, – сказал он. Я не знала, что ответить на это. Словно грешник в аду, словно каторжник, вращающий кабестан на тонущем судне, он был навеки прикован к существу, которое сам породил.
23
Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.
Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы. Сперва отстригла противный хохолок – в точности как у попугая, – а потом, как всегда, не смогла остановиться. Аннабель прикрикнула бы на меня, но Аннабель оставалась дома, в топи уныния, пила джин с тоником, обкусывая прелестные ноготки. Никто не мешал мне работать ножницами, пока я не превратила себя в чучело. Я покрыла новую прическу «Брилкримом», надеясь, что получится вольный художник или нечто вроде того. Льняные брюки с пиджаком срочно требовалось погладить, но другой одежды под рукой не было, так что я надела мятый костюм и спустилась в «Паб». Слейтер, естественно, уже заседал там, но мне было так скверно, что и Джон не мог бы помещать мне выпить двойной скотч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74