..
Лицо пилота исчезло. Его не было. Осталась сплошная закопченная маска
с волдырями и грязными кровавыми подтеками, и шлемофон казался одним целым
с этой головешкой. Рядом стоящий Манько неожиданно перекрестился -
неожиданно для его наплевательского характера...
Их оттянули прочь. Два раза споткнулись о шланги пенометов и наконец
уселись в открытый "бобик", рванувший с места так, словно за ним гналась
новая волна взрыва. Степь задрожала, запрыгала, и Рытин в потоке ветра
почувствовал, насколько сильно обожжена у него спина. Манько сидел рядом и
наблюдал за убегающей возней, и у него, как ни странно, ХБ было в порядке,
не считая грязи и двух-трех несерьезных дырок. Что-то неуютно кололо в
бедро и пошарив в галифе, Рытин достал нелепого, размером с зажигалку,
резного чертика... То был брелок пилота.
2.
Рытина свезли в санчасть. Спина чужой кожи не просила, поэтому его
долго квачили холодной и липкой мазью, промокали тампонами и заставляли
сдавать анализы, лежа на животе.
Потапчука - так звали летчика - отправили в окружной госпиталь, и дела
его были плохи. Об этом сообщил вежливый, хрустящий портупеей особист,
посетивший Рытина в первый же день его больничной лежки. Записывал
аккуратным почерком, переспрашивал, хмурился и вновь повторял вопросы:
Рытин чуть не осатанел, в десятый раз описывая падение. Как только гость
исчез, Рытин достал трофей.
Пузатенький брелок напоминал полуголого Черчилля, даже маленькая
сигарета торчала из пухлых губ и рожки были в пору и не казались лишними, а
скорее сквозь макушку двоякую мефистофельскую сущность. Губы кривились
лукаво и в соавторстве с ладошкой, сложенной "щипчиками", как бы говорили:"
Денежки счет любят". Нельзя сказать, что работа была искусной, но все же
она являлась точкой приложения таланта - виднелись быстрые, умелые следы
резака, наждачной шкурки, а иные черты, лишившись скверного лака, вовсе
готовы были ожить и зашевелиться. Такие штучки Рытин любил - именно за
претензию на неповторимость. Но сейчас, проходя мимо бойких умельцев, Рытин
товаром не воодушевлялся - берег солдатское жалование, угомоняя себя мыслью
о нездоровом явлении фетишизма. Но черт бы побрал этого дьяволенка...
Почему он вдруг оказался в руках летчика, да еще в то время, когда
ладони не должны сжимать ничего кроме штурвала? Может, Потапчук держал его
над приборной панелью - почти как автолюбители со своими уродами в лобовом
стекле? А может он вообще не выпускал дьяволенка из рук? Хорош авиатор...
Рытину не хотелось ломать голову. То, что случилось с ним, было куда
значительнее и весомей, ведь доныне личного участия в катастрофах Рытину
принимать не приходилось. Лишь в институте, на картошке в осеннюю пору,
стал свидетелем опрокидывания целого трактора, что по хмельной нужде заехал
в колхозный арык. Именно тогда он впервые увидел страшную рану - открытый
перелом на ноге тракториста - веселого, бледного и смертельно пьяного.
Той ночью Рытину было не до сна - навязчивая мокрая картинка возникала
то на подушке, то на его ноге. Под майкой ползали холодные черви, а рука
тянулась к следующей сигарете. Все же его сморило, и, проснувшись, он вдруг
понял, что кончился его тепличный, полудевственный период синяков и ссадин
и наступает неизбежная житейская полоса с катастрофами, кровью и
безвозвратными потерями. Надвигался осенний призыв и мерещились опрокинутые
в канал танки, смятые грузовики и его, Рытина, тело среди обломков, где он
должен был оказаться согласно присяге и уставу. Но вот уже заканчивался
второй год службы, а отделывался он на данное время сбитым ногтем и
случайным вывихом, и уж вовсе без предчувствий отправился вместе с Манько
на щебень. Так получилось - проштрафился Манько, а Рытина послали, потому
что оказался рядом - разгильдяю в одиночку пришлось бы туго.
Истребитель взмыл, когда их лопаты уже сделались чугунными и все чаше
стали примерзать к шебню - перевести дух. Приближался обед, крестик
выписывал кренделя в тесной для него синеве, а Манько то и дело недобро
косился вверх будто истребитель тайком фотографировал факт его простоя.
Не то чтобы Рытин испытывал слабость к летному делу, но и его порой
охватывал орлиный экстаз при виде ладных перегрузочных костюмов, от упруго
мчащихся над землей тел, от звуков атмосферной вибрации... И когда Рытин
услышал хлопок - прозрачный, словно почудившийся и лишь заметил выпавший из
облака крестик - почему-то сразу догадался, что не маневр, не высший
пилотаж вгибал машину в пике - это было ясно до такой степени, будто он сам
в тот момент боролся с земным притяжением, и от беспомощности сорвав
брелок, молился всем матерям ада и рая, вкладывая в корявую молитву всю
силу своей надорванной души.
Потапчуку, видимо, удалось кое-что вымолить - город стоял невредимым,
а ожоги, переломы, скверные дела с позвоночником - по сравнению с тем, что
могло произойти - казалось удачей. Затем Рытин подумал о вполне грядущей
медали "За отвагу", а значит - и об отпуске домой, и вовсе растворившись в
дымах отечества, забылся блаженным видением...
3.
Просьбы утонули в ее глазах как слепые щенки.
- Только эс-вэ.
Дама насмешливо мазнула взглядом сквозь стекло - по
вытянувшейся физиономии клиента.
- Вот-е раз... - пробормотал Рытин и машинально облапил карманы, хотя
прекрасно знал, что бумажник покоится у него на груди - полный лишь
толщиной собственной кожи. Потоптавшись с минуту (в этот поздний час
очередь не намечалась) Рытин извлек четвертной и простившись с половиной
намеченных расходов, протянул его в хищный овал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10