«Се человек! — со смешанными чувствами думал дон Росендо. — А я? Кто я? Что я? То, что я сейчас делаю, с гораздо большим успехом могла бы исполнить какая-нибудь старуха ключница, скрюченная подагрой и ревматизмом! И дон Диего тоже хорош! С чего это вдруг на него напала такая невозможная слабость? Захотел остаться с Касильдой наедине? А как же „время и место“? Или ему так не терпится охмурить мою неискушенную в амурных делах сестру своими медовыми речами, что он даже забыл про „великое и гуманное дело освобождения“, болтовней о котором он морочил нам головы на протяжении всего нашего кандального пути?.. Нет, довольно, здоровье, а тем более жизнь этого господина, я полагаю, сейчас уже вне опасности!»
И дон Росендо, разомкнув браслеты на лодыжках очередного кандальника, выпрямился во весь рост, сложил ладони ковшиком и, приблизив их ко рту, громко выкрикнул:
— Касильда!.. Касильда!.. Сюда!.. Еще один несчастный нуждается в твоей помощи!..
Все это, впрочем, было чистейшей правдой: очередной освобожденный узник бессильно обмяк и бесформенным комом осел на землю так, словно кандалы были его единственной опорой. Дон Росендо пригляделся к его лицу и под слоем охры и глины довольно явственно различил черты падре Иларио. Так что помощь Касильды была здесь как нельзя более кстати, к тому же дон Росендо спешил достичь хвоста колонны прежде, чем там прозвучит последний выстрел.
Но этой надежде сбыться было уже не суждено; к тому времени, когда последний узник сбросил ненавистные оковы и вместо благодарности разразился яростной бранью — под гримом скрывался дон Манеко, — черный плащ уже перестал мелькать между деревьями.
«Но что за причины заставляют этого благородного сеньора так упорно скрывать свой облик? — с отчаянием подумал дон Росендо о таинственном освободителе. — Или он боится чрезмерных изъявлений благодарности, не любит окружать себя людьми, которые вечно будут считать себя его должниками?.. Что ж, такая позиция делает ему честь, но не обязывает меня оставить попытки разгадать эту тайну».
Однако это дело, по-видимому, откладывалось как минимум до следующей встречи с облаченным в черное незнакомцем. Исполнив то, ради чего он возник из лесной чащи, Зорро вновь исчез, пометив несколько пальмовых стволов характерными угловатыми росчерками. Зато неожиданно очнулся от своего недомогания дон Диего; к тому времени, когда дон Росендо и Касильда вернулись к своим местам в освобожденной колонне, сеньор де ла Вега уже сбросил с себя остатки маскарадного одеяния и предстал перед братом и сестрой в своем обычном, хотя и несколько потрепанном, облачении. На его голове даже красовалось довольно обширное, но совершенно неизвестно откуда возникшее сомбреро, укрыть которое среди лохмотьев было бы довольно затруднительно. Но по сравнению с загадкой Зорро эти неувязки представлялись дону Росендо столь ничтожными, что он даже не дал себе труда поразмыслить над внезапными метаморфозами своего приятеля. К тому же в нем опять стало непроизвольно подниматься раздражение, а когда дон Диего, рассмотрев на пальмовом стволе резкую пометку их освободителя, весьма небрежно обронил что-то в том смысле, что «они втроем уже достаточно сделали для того, чтобы действия господина Зорро увенчались успехом», дон Росендо едва удержался от резкости.
«Молчал бы лучше! — подумал он, с трудом подавляя свой импульс. — Сидел, как истукан, пока этот благородный сеньор рисковал жизнью ради нашего спасения!.. И не просто сидел, а еще, наверное, обольщал Касильду, пользуясь их относительным уединением!.. Бил на жалость, зная, что женское сердце так чувствительно к чужим страданиям… Но когда же это все у них началось? Не иначе как в те дни, когда я лежал в беспамятстве после той проклятой корриды, будь она неладна!..»
Но, несмотря на эти неприязненные мысли, дон Росендо держался так, словно никаких недоразумений между ним и доном Диего нет и быть не может. К тому же сеньор де ла Вега, как про себя с некоторых пор стал называть его дон Росендо, не подавал никаких поводов для подозрений или недовольства; более того, его поведение во все дни, пока путники возвращались в окрестности Комалы, можно было считать безупречным во всех отношениях.
Прежде всего дон Диего полностью опроверг подозрения дона Росендо относительно своей недостаточной храбрости. Дело в том, что известие о расстреле конвоя и бегстве целой колонны потенциальных рабов довольно скоро дошло до хозяев рудников, и те незамедлительно снарядили погоню за изнуренными беглецами. Свежие силы и знание местности позволили преследователям довольно быстро перекрыть возможные отступные пути и посредством неожиданных наскоков и засад заставить почти безоружных беглецов пуститься на поиски относительно безопасных маршрутов.
И в этих условиях дон Диего оказался на высоте. Он не только двигался впереди колонны, но зачастую упреждал нападавших, обнаруживая их близкое присутствие по едва уловимым, но тем не менее несомненным приметам. Его интуиция порой приводила дона Росендо в недоумение, которое вскоре переросло в тщательно скрываемый восторг, ибо восторг предполагает поклонение, а дон Росендо с его молодым честолюбием предпочитал оставаться внутренне свободным человеком. При этом уже к концу первого дня пути его внешнее подчинение более опытному и старшему стало очевидно не только для него самого, но и для Касильды, которая, впрочем, постаралась пощадить самолюбие брата, заметив ему как бы между прочим, что в данной ситуации такое поведение будет для всех наиболее уместно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107