хваталась за ее фартук, прося рассказать какую-нибудь историю или, пока мать работала, собирала на краю города дикие цветы.
Сейчас Ребекка находилась в комнате, которую делила с Сарой. Она жила там уже месяц, прячась от всего света.
Тяжело вздохнув, Женевьева осторожно постучала и вошла к дочери. Ребекка сидела в нише мансардного окна. Клонящееся к западу солнце окрашивало в желтый цвет страницы ее Библии. На ней было кисейное платье цвета лютиков, которое раньше носила Сара, а для Ребекки его слегка заузили и удлинили.
– Бекки? – окликнула Женевьева дочь. – Ты очень хорошо выглядишь.
Ребекка равнодушно пожала плечами:
– Правда?
Женевьева взяла с туалетного столика небольшое зеркало и протянула его Ребекке:
– Посмотри на себя, Бекки. Ты прелестна. Когда-то отец говорил, что твои волосы по цвету напоминают цветок дикого имбиря.
Девушка бесстрастно рассматривала свое отражение: чистые серые глаза, правильные черты лица, красиво очерченный рот с прямой линией губ, кожа, правда, помечена оспинами, но это не слишком заметно.
– Я прелестна? – спросила она, плохо понимая, о чем идет речь.
Ребекка продолжала смотреть в зеркало так, словно видела там не себя, а кого-то постороннего.
– Помнишь, как ты любила стоять на мосту над Дэнсез-Крик и смотреть на свое отражение в воде? В то время тебе было лет пять-шесть. Ты бросала в речку камешки и смеялась, когда отражение разбивалось.
Ребекка подняла на мать равнодушные глаза:
– Я ничего не помню об этом времени.
Женевьева отвела взгляд, чувствуя, как болезненно сжимается сердце. Уже много недель они безуспешно пытались разбудить память дочери: показывали подарки, которые Ребекка мастерила к дню рождения отца и матери, оживляли образы ее детства.
– Ничего, Бекки? Ничего не помнишь, какой мы тогда были семьей?
– Я… Когда Люк дрался с Мугой, я увидела, что у него из раны течет кровь, что-то шевельнулось во мне, и я назвала его по имени. Но я ничего не вспомнила. Это было просто…
– А, вот где моя девочка! – весело загремел Рурк, влетая в комнату.
В черных брюках и смокинге, со старательно причесанными седеющими волосами он выглядел очень представительно. Поцеловав Ребекку в голову, Рурк присел рядом с ней и, улыбаясь, полез в карман.
– Я нашел кое-что для тебя, Бекки. Когда-то я сделал это к твоему десятому дню рождения.
С этими словами он протянул дочери маленького танцующего медвежонка.
Когда Ребекка взяла игрушку, ее руки неожиданно задрожали, а в глазах появился огонек интереса. Затаив дыхание, Рурк и Женевьева наблюдали за дочерью. Вот она осторожно дернула за пеньковую веревочку, и медвежонок, издав характерный деревянный звук, подпрыгнул и повернулся на своей палке.
Прижав к груди игрушку, Ребекка вдруг посмотрела на Рурка, словно впервые увидела его. Слезы застилали ее глаза, но в них светилась искра сознания.
– Папа, – сокрушенно прошептала она. – Папа, это ты…
Ребекка упала к нему на руки, одновременно стараясь обнять Женевьеву и называя ее мамой. Затем она начала бессвязно рассказывать о людях, которых когда-то знала, о местах вокруг Дэнсез-Медоу, где любила гулять – обо всем, что было спрятано в глубине ее памяти в течение этих долгих страшных лет.
В это время в комнату вошел Хэнс. Выглядел он великолепно. Хэнс собирался поторопить родителей, но его раздражение сразу улетучилось, когда он увидел, что они одновременно смеются, плачут и что-то говорят.
– Что случилось? – спросил Хэнс, легко опираясь на дверной косяк.
Смахнув слезы, Ребекка выскользнула из отцовских объятий и медленно подошла к брату.
– Я вернулась, Хэнс, – проговорила она. – Я действительно вернулась. Теперь я помню все, – обняв его, Ребекка засмеялась. – Тем хуже для тебя, старший брат. Я помню, каким ты был хулиганом: убегал из церкви и пугал меня своей ужасной речью.
Хэнс усмехнулся:
– А ты всегда твердила, что я навлеку на себя гнев всевышнего и буду чувствовать себя собакой, грызущей овец. Но теперь я – достойный человек и собираюсь жениться на самой достойной девушке Лексингтона. Поэтому, если ты не возражаешь, я прошу тебя умыться и причесаться, чтобы будущие родственники не сочли мою семью совсем никуда не годной.
Выезд в город прошел довольно весело. Вся семья втиснулась в новый сияющий экипаж Хэнса. Было тесно, зато не так холодно на пронизывающем январском ветру.
Рурк удивился, как Хэнс сумел себе позволить такой роскошный выезд.
– Достойный человек, как я, должен иметь и достойный экипаж, – ответил сын.
Люк бросил быстрый взгляд на брата и на сверкающее на руке, сжимающей вожжи, золотое кольцо. Он-то точно знал, откуда у Хэнса деньги и на экипаж, и на золото. Родители ничего не подозревали о связях старшего сына с контрабандистами в Новом Орлеане, но Люк, помогая брату перебираться в новый особняк на Хай-стрит, наткнулся на множество счетов по оплате перевозки запрещенных законом грузов.
Однако он не сказал ни слова: не время обсуждать неразборчивость Хэнса в средствах, когда Ребекка наконец вспомнила себя, и родители так счастливы.
Рурк и Женевьева сидели справа и слева от своей старшей дочери на высоком сиденье экипажа и радостно улыбались прохожим, которые с любопытством останавливались, чтобы посмотреть на Ребекку.
О возвращении девушки в городе сплетничали уже месяц.
Только одно происшествие омрачило поездку: Ребекка заметила Джонни Игла, пожилого шони, который частенько посещал пивные на Мэйн-стрит. Несмотря на то, что он был одет в обычную полушерстяную рубашку и брюки, индеец носил длинные, заплетенные в косы, волосы, а на его груди извивалось ожерелье из медвежьих клыков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129