Забыв обо всем на свете, кроме того, что теперь он заберет сестру домой, Люк подошел к Ребекке и склонился над ней, шепча ласковые слова.
Только Мария поняла, что вокруг происходит что-то страшное. Яростные голоса индейцев становились все громче, потом от толпы отделился молодой воин с томагавком в руке и решительно направился к Люку. Мария преградила ему дорогу.
– Это была честная битва, – твердо сказала она. – Черный Медведь сам согласился на такие условия.
– Неноту убил одного из наших воинов. Он должен умереть.
Вперед выступил Пукиншво, старый вождь:
– Неноту дрался честно. Он не умрет. Но за отнятую жизнь надо платить.
– Мы привезли подарки, – в отчаянии сказала Мария. – Прекрасного иноходца, серебро.
– Ты знаешь, чего мы хотим, – сурово взглянув на девушку, оборвал ее Пукиншво. – Мы хотим тебя, Шепчущий Дождь.
Мария в ужасе отшатнулась, не веря своим ушам:
– Но я теперь живу среди белых. Я принадлежу им. Пукиншво рассмеялся:
– Не сомневаюсь, что тебе нравятся красивые дома и мягкие постели.
– Я работаю в городе белых. Там тяжелая жизнь, но у меня есть свое место.
– Ты будешь гораздо счастливее среди нас, среди людей твоего отца.
Толпа одобрительно загудела. Мария попыталась переубедить индейцев, но их оказалось невозможно смягчить. Она знала, что если добровольно не согласится остаться у шони, Люк умрет, но не бросит ее. Поэтому нужно было сделать так, чтобы он поверил, что все произошло по ее воле. От этого сейчас зависела жизнь Люка.
Мария помогла ему промыть и перевязать раны, ни разу не позволив себе подумать о том, что, возможно, видит любимого последние минуты, но дав клятву вернуться к Люку.
Когда он собрался, Мария взяла обеими руками любимое лицо, вглядываясь в каждую его черточку, линию, изгиб.
– Я остаюсь здесь, Люк, – наконец произнесла она со спокойной твердостью.
Люк отшатнулся, словно Мария ударила его, и с побелевшим лицом прошептал:
– Мария…
– Это мои люди, – торопливо ответила девушка. – Мне не хватает их, как не хватает свободы, песен, обрядов, чувства принадлежности…
– Но ты принадлежишь мне! – почти закричал Люк.
«Да, да!» – вторило ее сердце, но она лишь моргнула, чтобы смахнуть непрошеные слезы, впервые в жизни навернувшиеся на глаза.
– Пожалуйста, Люк! Я так решила!
– А что же будет с нами? – встряхнул ее за плечи Люк. – Я ведь не притворялся, когда прошлой ночью женился на тебе по обряду твоих предков. Ты моя жена, черт возьми!
Мария опустила глаза:
– Нам было легко мечтать там, в зарослях, Люк. Если бы я вернулась в Лексингтон, все сложилось бы по-другому. Твоя семья, люди в городе – они не примут меня.
– Но…
– Это мой выбор. Пожалуйста, смирись с ним, почти дрожа от горя и отчаяния, Мария поцеловала его в щеку. – Уходи, Люк, увози домой сестру.
Запустив в волосы пятерню так хорошо знакомым Марии растерянным жестом, он посмотрел ей в глаза долгим пристальным взглядом. Неожиданно его лицо стало жестким:
– Наверно, я ошибся в тебе. Я оказался круглым дураком и поверил всему, что ты мне говорила.
С этими словами Люк резко повернулся, помог Ребекке взобраться на лошадь, затем сел сам.
Мария стояла неподвижно до тех пор, пока всадники не скрылись за поворотом дороги, ведущей в Кентукки. Но как только они исчезли из виду, девушка упала на колени и дала волю слезам. Она словно хотела выплакать все, что накопила за свою жизнь. Слезы свободно бежали по ее щекам, смачивая пыль, по которой Мария беспомощно била кулаками.
Они находились уже в двух днях езды от Лексингтона, а Ребекка по-прежнему оставалась для Люка такой же чужой, как и в индейской деревне. Поначалу это не имело значения: Люка мучали раны. Плечо плохо заживало, и он то и дело впадал в забытье, бессильно роняя голову на грудь.
Кроме того, Люка постоянно преследовал образ Марии. Ночами, лежа без сна, он истязал себя мыслями о ней, вспоминая их любовь, нежность Марии и ее стеснительность, уступившую затем место такой сладкой страсти, что было больно даже думать об этом.
В отчаянии сжимая кулаки, Люк не уставал спрашивать себя, как могло случиться, что девушка отвернулась от него? Впервые в жизни Люк отважился доверить кому-то свое сердце, которое так безжалостно разбили. Он чувствовал себя опустошенным и прогнившим, как старое погибшее дерево.
«Что ж, так лучше», – уговаривал себя Люк: пустая раковина не истекает кровью. Ночью, устраиваясь на отдых, он постарался выбросить из головы образ Марии. Ребекка ничем не могла ему в этом помочь. Она равнодушно сидела у костра, жевала сухарь и наблюдала, как брат возится с костром и чистит лошадей.
Лес стоял безмолвный. Это было время между дневным пением птиц и ночными криками сов и волков.
Люк пил кофе, сваренный им на костре, и наблюдал за своей сестрой, которая читала потрепанную Библию, накручивая на палец грязную кожаную ленту для волос. С тех пор, как они покинули земли индейцев, она едва сказала ему пару слов. Люк вспомнил давний разговор с Нел Вингфилд:
– Уже на исходе первого месяца стало заметно, что Ребекка не в себе, словно сошла с ума. Мне кажется, это было для нее единственным способом выжить. Она создала свой собственный мир, потому что тот, в котором жила Ребекка, оказался невыносимо грубым и безобразным. Она постоянно разговаривала сама с собой, с деревьями и травой…
Вспомнив, что заставило его сестру уйти от этого мира, Люк крепко зажмурил глаза и заскрипел зубами.
На следующий день юноша понял, что должен что-то сделать с Ребеккой, прежде чем она предстанет перед родителям. Сначала Люк решил хотя бы вымыть ее. У поворота на Лексингтон, на берегу Кентукки, он остановил коней и снял Ребекку с седла, впервые оценив ту безоговорочную покорность, которую вбил в нее Черный Медведь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129