И не из самых маленьких.Вьетнамец подошел к пленникам, посмотрел на них, на их руки и ноги, постучал ботинком по колодкам.— Что… гад… смотришь? Трупов… не видел? — с трудом выдавил из себя Пивоваров. И криво оскалился высохшим ртом.Вьетнамец развернулся и пошел прочь. Через несколько минут к пленным подбежали солдаты, развязали колодки, разогнули, протерли воспаленные руки и ноги. Но главное — дали воды. Столько, сколько каждый способен был выпить.— Что это с ними? Что это в них человеколюбие проснулось?— Не человеколюбие В мартышках человеколюбие проснуться не может. Максимум — шимпанзелюбие. Направленное на таких же, как они. Просто в войсках какая-то неувязка вышла. Кто-то кому-то не так передал приказание верхнего начальства. Или кто-то не правильно его понял. В общем, как всегда — или телефонист пьян, или принимающий дежурный — «чурка».— Они тут все — «чурки».— Боюсь, они придерживаются обратного мнения. Боюсь, «чурки» здесь мы. «Чурки», закованные в чурки.К пленникам подошел еще один вьетнамец. Низенький и кривоногий. В свободно болтающемся балахоне. Поклонился. Осмотрел раны, поскреб их деревянной, в форме лопаточки, палочкой, взбрызнул какой-то жидкостью, густо смазал невозможно вонючей мазью, накрыл какими-то напоминающими лопухи листами. Поклонился. И ушел.— Вежливый, гад!Конвой принес и раздал лепешки и чашечки с рисом.— Сволочи, — оценил их усилия Кудряшов.— Почему сволочи они? — удивились американцы.— После поймете.— Почему сволочи?— Потому что нам до того, чтобы отмучиться, всего шажок оставался. Маленький. Мы бы завтра к утру уже далеко были… А они нас реанимировали. Мерзавцы!— Интересно, зачем?— А они скажут. Не расстраивайся… Очередной вьетнамец очень долго и очень внимательно осматривал руки узников. И даже замерял их палочкой. А потом с помощью долота и длинного ножа расширил и углубил отверстия в колодках. И даже зачистил их напильником.— А просто руки связать они не могут?— У них свои традиции. Или с веревками напряженка.— Я бы знал — со своими приехал… После обеда пленников снова подвели к колодкам, снова заставили сесть, засунули руки в отверстия и закрыли обе половины. Теперь рукам было чуть свободней, но еще больней. Потому что соприкасаться с деревом приходилось разбитой кожей. А вернувшееся в жизнь сознание воспринимало боль как новую. К которой еще не привыкло.— Вот это я и имел в виду. Когда говорил, что лучше было бы сдохнуть…До вечера пленников никто не тревожил. Вечером еще раз накормили. И еще раз смазали раны на руках и ногах. И даже сводили в туалет. Что вообще, после оправки куда придется, показалось роскошью.— Чего они хотят?— Женить нас. На местных аборигенках. Чтобы их племя в росте прибавило.— Тогда я готов. Женитьба лучше колодок, — согласился Пивоваров.— Ты же раньше говорил — лучше умереть.— Умереть, конечно, лучше. Но они, паразиты, все равно умереть не дадут…Вечером конвойный привычным жестом ткнул в крайнюю пару пленников.— Ты! И ты!И развязал колодки.— Встать!Освоившие язык чужих команд пленные встали.— Пошли!Пошли, трудно переставляя раненые ноги. Даже если на расстрел. Лучше расстрел, чем обратно в деревяшки.Вернулись пленники не скоро. Но вернулись Какие-то пришибленные и не похожие сами на себя.— Ну что? Били?— В том-то и дело, что нет.— А что делали?— Вопросы задавали. По-английски. Ну вроде как допрашивали. А он, — кивок в сторону американца, — переводил.— Что спрашивали?— Все, что обычно. Кто, откуда, что здесь делали. Просили на карте показать, откуда и куда шли.— Ну и что ты сказал?— Ничего. Изображал глухонемого идиота. А говорил этот, переводчик.— Что?— Откуда я знаю. Он же по-английски говорил.— Ты что говорил? — спросил Кудряшов у американца.— Я совсем мало чего говорил. Я говорил, что он очень нехорошо говорит английский и я ничего не понимаю. И еще я требовал посла и адвокат!— Ну ты даешь, янки! Ну ты наглец!— Наглец это хорошо или плохо?— Это когда как. В данном случае нормально!— Тогда я наглец!— Больше ничего не спрашивали?— Вроде ничего…— Что значит вроде?— Понимаете, мужики, там потом тот, который нам ноги смазывал, пришел. Ну в балахоне. Их доктор. И что-то такое выпить дал. И стал иголки втыкать.— Под ногти?— Нет. Не под ногти. В шею и уши— Больно?— Нет. Совсем не больно. Знаете, даже приятно. Вначале чуть жжет, потом тепло, а потом как будто два пузыря водки выпил. Без закуси. Голова кругом, в ушах звон, в глазах туман. И почему-то смеяться хочется…— Yes. Да. Туман. И смешно. Как будто выпил. Два стакан виски.— Он тоже пил… в смысле ему тоже вкалывали?— Ему тоже.— Так. И дальше что?— А дальше ничего не помню. Дальше они, кажется, что-то спрашивали.— А ты, кажется, отвечал?— Может, и отвечал. Не помню. Хоть убей. Только знаете, представлялось, будто я перед батяней стою маленький, а он с ремнем и требует что-то рассказать. И я ему соврать боюсь…— А тебе что представлялось?— Yes. Father с подтяжкой.— С подтяжками?— Yes! С подтяжками.— А ты переводил, что он отвечал? Когда ему иголки?— Переводил.— И что?— Я не помню. Я тоже был с иголки. Я как туман…— Дела…— Мужики, а у меня батяни нет. Я детдомовский.— Ну, значит, тебе бояться нечего.— Ну да. У нас знаешь какая воспиталка была. Так вицей драла…— Тогда так, мужики, — предложил на правах командира Кудряшов. — Давайте договоримся, о чем рассказывать. Пока они правду своими палочками из нас сами не повыковыривали. Ну в смысле, чтобы всем одинаково.— А эти? — кивнул на американцев Далидзе.— А куда от них деться? Мы теперь одной веревочкой, в смысле колодками. Будем сообща врать…— О чем будем все врать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98