На починенных окнах занавесок не было и, как она думала, никогда и не будет. Каждый, похоже, занял по этажу. Одна беда: блондин на своем этаже работал полуголым или почти голым, а то и совсем голым, как когда. Насколько она могла судить, его это ничуть не стесняло. Досадно. Смотреть на блондина было очень приятно, нечего и говорить. Но это, по правде говоря, не давало Софии права устраиваться в чулане. Помимо ремонта, которым они упорно занимались, хотя порой, похоже, были сыты им по горло, в лачуге еще много читали и писали. Полки заполнились книгами. София, рожденная на дельфских камнях и вышедшая в люди благодаря одному своему голосу, восхищалась всяким, кто читал за столом при свете.настольной лампы.
А потом, на прошлой неделе, появился кое-кто еще. Тоже мужчина, но гораздо старше. София подумала, что он приехал в гости. Но нет, мужчина постарше тоже поселился в лачуге. Надолго? В любом случае, он жил там, на чердаке. Все-таки забавно. Ей показалось, что он хорош собой. Самый красивый из всех четырех. Но и самый старый. Лет шестьдесят или семьдесят. Можно было предположить, что у такого красавца и голос должен быть зычный, однако голос у него был такой мягкий и тихий, что Софии не удалось пока разобрать ни одного слова. Высокий, статный, этакий полководец не у дел, он не принимал участия в ремонте. Только надзирал и болтал языком. Имя этого типа узнать не удалось. Пока что София называла его Александром Великим или же старым занудой, по настроению.
Громче всех оказался тип в галстуке, Люсьен. Раскаты его голоса разносились далеко, и он, казалось, забавлялся, разъясняя свои действия и раздавая указания, которые никто и не думал выполнять. Она пыталась говорить о них с Пьером, но соседями он заинтересовался не больше, чем деревом. Пока соседи не шумели в своей Гнилой лачуге, это все, что он мог о них сказать. Ну ладно, Пьер поглощен своими социальными делами. Ладно, он только и видит, что груды страшных досье о матерях-одиночках, живуших под забором, о людях, выброшенных на улицу, двенадцатилетних сиротах, стариках, задыхающихся в своих мансардах, и все это он собирает для государственного секретаря. А такой тип, как Пьер, свою работу выполняет добросовестно. Хотя иногда София и ненавидела его манеру толковать о «его» нуждающихся, рассортированных по категориям и подкатегориям, как он рассортировал и ее поклонников. Интересно, в какую категорию Пьер занес бы ее саму, когда она в двенадцать лет продавала туристам в Дельфах вышитые платочки? Нуждающаяся такая-то? Ну да ладно. Можно понять, что со всеми этими заботами ему наплевать и на дерево, и на четверых новых соседей. И все-таки. Почему не поговорить о них хотя бы иногда? Всего минутку?

6

Марк даже не поднял головы, заслышав голос Лю-сьена, который, взгромоздившись на свой четвертый этаж, подавал оттуда сигнал общей тревоги. В конечном счете Марк более или менее приспособился к историку Первой мировой: с одной стороны, тот переделал в лачуге кучу работы, а с другой – оказался способен к необычайно долгим периодам усидчивой тишины. Даже глубоким. Погрузившись в зияющие окопы Первой мировой, он уже ничего не слышал. Ему они были обязаны починкой проводки и труб: ничего не смысливший в этом Марк был ему признателен по гроб жизни. Ему они были обязаны превращением чердака в две просторные смежные комнаты, теплые и уютные, где крестный был счастлив. Они были обязаны ему третьей частью платы за жилье и потоками щедрости, каждую неделю изливавшимися на их лачугу каким-нибудь новым изыском. А еще щедростью на слова и на словесные извержения. Ироническими военными тирадами, крайностями во всем, хлесткими суждениями. Он был способен по часу драть глотку из-за сущего пустяка. Марк учился пропускать тирады Люсьена через свою жизнь как безобидных людоедов. Люсьен даже не был милитаристом. Он неотступно и решительно докапывался до сути Первой мировой и никак не мог ее постичь. Может быть, потому он и орал. Нет, наверняка по другой причине. В любом случае этим вечером, часов около шести, на него снова нашло. На этот раз Люсьен еще и спустился по лестнице и без стука вошел к Марку.
– Общая тревога! – крикнул он. – Все в убежище! Сюда идет соседка.
– Какая соседка?
– Соседка с Западного фронта. Соседка справа, если тебе так больше нравится. Богатая женщина в шейном платке. Больше ни слова. Когда она позвонит в дверь, никому не двигаться. Всем затаиться. Пойду скажу Матиасу.
Прежде чем Марк успел высказать свое мнение, Люсьен уже спустился на второй этаж.
– Матиас, – закричал Люсьен, открывая дверь. – Тревога! Всем зата…
Марк услышал, как Люсьен запнулся. Он улыбнулся и спустился вслед за ним.
– Черт, – говорил Люсьен. – Зачем тебе раздеваться догола, чтобы повесить книжную полку? Что тебе это дает, черт побери? Тебе что, никогда не бывает холодно?
– Я не голый, я в сандалиях, – важно возразил Матиас.
– Ты отлично знаешь, что сандалии ничего не меняют! А если тебе так нравится изображать человека незапамятных времен, лучше бы вбил себе в голову, что доисторический человек, что бы я о нем ни думал, уж точно не был ни придурком, ни таким примитивом, чтоб ходить голышом!
Матиас пожал плечами.
– Я знаю это лучше тебя, – сказал он. – Доисторический человек здесь не при чем.
– А что при чем?
– Я сам. Одежда меня стесняет. Мне так удобно. Что ты еще от меня хочешь? Не понимаю, как это может тебя беспокоить, когда я – на своем этаже. Тебе нужно лишь постучать перед тем, как войти. Что случилось? Что-то неотложное?
Понятие неотложности было у Матиаса не в чести. Вошел улыбающийся Марк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70