В субботу он встал очень рано, побродил по саду, заглянул в дровяной сарай, в погреб с провизией, осмотрел старый пресс и отправился в Кодбеф – проверить, правда ли церковь похожа на него. Люсьен много времени проспал в траве на своих папках. Марк часами катался на велосипеде. Арман Вандузлер рассказывал Жюльет истории, как в первый вечер в «Бочке».
– Ваши евангелисты славные, – сказала Жюльет.
– По правде говоря, они не мои, – сказал Вандузлер. – Я только притворяюсь.
Жюльет покачала головой.
– Разве обязательно называть их такими и сякими святыми? – спросила она.
– Да нет… Напротив, это тщеславная и ребяческая выдумка, которая взбрела мне в голову однажды вечером, когда я увидел их в оконных проемах… Это игра. Я игрок, и еще лгун, и еще выдумщик. Словом, я так играю, я их выдумываю, и одно помогает другому. И потом, я воображаю, что у каждого из них есть сверкающая частичка, словно нимб. Разве нет? Их это всегда раздражает. Но я уже привык.
– Я тоже, – сказала Жюльет.

16

Люсьен не хотел этого признавать, возвращаясь в понедельник вечером, но все три дня прошли великолепно. Анализ тыловой пропаганды не продвинулся, но мысли прояснились. Они спокойно поужинали, и никто не повышал голоса, даже он сам. Матиасу давали договорить, а Марк успел построить несколько длиннющих фраз о каких-то пустяках. По вечерам Марк обычно выносил мешок с мусором на тротуар перед садовой решеткой. Он сжимал его всегда левой рукой, рукой с кольцами. Чтобы обезвредить отбросы. Вернулся он без мешка, озабоченный. В течение последующих двух часов он несколько раз выглядывал из дома, подходил к решетке.
– Что на тебя нашло? – в конце концов поинтересовался Люсьен. – Обходишь свои владения?
– На низкой стене напротив дома Софии сидит девушка. У нее на руках спит ребенок. Она там уже больше двух часов.
– Брось, – посоветовал Люсьен. – Наверное, ждет кого-то. Не будь как твой крестный, не лезь повсюду. Лично я сыт по горло.
– Дело в ребенке, – сказал Марк. – Мне кажется, становится прохладно.
– Успокойся, – сказал Люсьен.
Но никто не покинул большой комнаты. Они приготовили себе по второй чашке кофе. И начал накрапывать дождь.
– Будет лить всю ночь, – сказал Матиас. – Обидно, ведь уже тридцать первое мая.
Марк прикусил губу. Он снова вышел.
– Она все еще там, – сообщил он, вернувшись. – Закутала малыша в свою куртку.
– Что она из себя представляет? – спросил Матиас.
– Я ее не разглядывал, – сказал Марк. – Не хочу ее напугать. Не оборванка, если ты об этом. Но оборванка она или нет, мы же не оставим девушку с ребенком на всю ночь под дождем? Или оставим? Вот что, Люсьен, дай-ка мне свой галстук. Да побыстрее.
– Галстук? Зачем? Хочешь накинуть на нее лассо?
– Дурак, – сказал Марк. – Чтобы не напугать ее, вот и все. Знаешь, галстук иногда внушает доверие. Да поторопись ты, – сказал Марк, размахивая рукой. – Дождь идет.
– Может, мне самому пойти? – возразил Люсьен. – Тогда не придется развязывать галстук. А кроме того, рисунок совершенно не идет к твоей черной рубашке.
– Ты не пойдешь, потому что не внушаешь доверия, вот почему, – отрезал Марк, на ходу повязывая галстук. – Если я приведу ее сюда, не пяльтесь на нее, как на добычу. Будьте естественны.
Марк вышел, а Люсьен спросил у Матиаса, что надо делать, чтобы иметь естественный вид.
– Надо лопать, – сказал Матиас. – Того, кто жует, никто не станет бояться.
Матиас схватил доску для резки хлеба и отрезал два толстых ломтя. Один из них он передал Люсьену.
– Но я не голоден, – сказал Люсьен жалобно.
– Ешь хлеб.
Матиас и Люсьен уже взялись за свои толстые ломти, когда вернулся Марк, мягко подталкивая перед собой молчащую молодую женщину, усталую на вид, прижимавшую к себе довольно большого ребенка. В голове у Марка промелькнул вопрос, почему это Матиас и Люсьен едят хлеб.
– Садитесь, прошу вас, – сказал он чуть церемонно, чтобы успокоить ее.
Он взял у нее мокрую одежду.
Матиас молча вышел из комнаты и вернулся с одеялом и подушкой в чистой наволочке. Жестом он предложил молодой женщине уложить ребенка на угловой диванчик у камина. Бережно укрыл его одеялом и развел огонь. Вот уж истинный охотник-собиратель с большим сердцем, морщась, подумал Люсьен. Но молчаливые действия Матиаса тронули его. Сам бы он об этом не подумал. У Лю-сьена легко подкатывал ком к горлу.
Молодая женщина уже почти не боялась и гораздо меньше мерзла. Должно быть, из-за огня в камине. Он отлично помогает и от страха, и от холода, а Матиас развел сильное пламя. Но теперь он не знал, что сказать. Только крепко сжимал ладони, будто хотел раздавить молчание.
– Это кто? – спросил Марк, стараясь быть любезным. – Я имею в виду ребенка.
– Мальчик, – ответила молодая женщина. – Ему пять лет.
Марк и Люсьен важно кивнули.
Молодая женщина размотала повязанный вокруг головы шарф, встряхнула волосами, набросила промокший шарф на спинку стула и подняла глаза, чтобы посмотреть, куда же она попала. На самом деле все рассматривали друг друга. Но трое евангелистов быстро поняли, что у женщины, нашедшей у них приют, лицо достаточно тонкое, чтобы совратить святого. Это была не та красота, которая сразу бросается в глаза. Ей было, должно быть, около тридцати. Ясное лицо, детские губы, изящные скулы, густые черные волосы, коротко остриженные на затылке, – все вызывало у Марка желание взять это лицо в руки. Марку нравились вытянутые и чересчур утонченные фигуры. Он не мог понять, был ли ее взгляд вызывающим, смелым и быстрым или же ускользающим, трепетным, затуманенным и робким.
Девушка все еще держалась натянуто, часто оглядывалась на уснувшего мальчугана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70