Ни мебели, ни посуды, ни одежды.
– То есть? Все разворовали?
– Да. Местные жители знали, что у медсестры не было родственников и что ее вещи остались в приличном состоянии. Потихоньку начали все растаскивать. Я обследовала несколько пустующих домов, захваченных бомжами, и цыганский табор. Кроме туфель я нашла ее кофточку и одеяло.
– А где?
– В вагончике.
– В нем живут?
– Да, но мы ведь не обязаны знать кто?
– Не обязаны.
– Я обещала давшей мне их даме принести ей взамен другие туфли. У нее есть только тапочки. А ей нужно.
Адамберг поболтал ногами.
– Медсестра, – прошептал он, – почти полвека делала смертельные уколы старикам, можно сказать, руку набила. У нее это уже вошло в привычку – с чего вдруг она впала в мистику и наняла гробокопателей, чтобы вырыть пару девственниц? Не понимаю, в этом перевертыше нет никакой логики.
– В действиях медсестры тоже.
– Почему же. Всякое безумие структурно и следует определенной траектории.
– Пребывание в тюрьме могло выбить ее из колеи.
– И Ариана так считает.
– Почему вы говорите «пару девственниц»?
– Потому что Паскалина была девственницей, как и Элизабет. И мне кажется, что нашей землеройке это небезразлично. У медсестры, кстати, тоже никогда не было любовника.
– Ей надо было еще узнать про Паскалину и Элизабет.
– Да, следовательно, она побывала в Верхней Нормандии. Медсестрам рассказывают даже больше, чем им хотелось бы.
– Она и там наследила?
– Нет, на Западе, за исключением Ренна, ни одной жертвы. Но это ничего не значит. Она всегда моталась по городам и весям., несколько месяцев поживет – и поминай как звали.
– А это что такое? – Ретанкур показала на оленьи рога, загромождавшие кабинет Адамберга.
– Это трофей. В один прекрасный вечер я их удостоился и отрубил.
– С десятью отростками, – уважительно сказала Ретанкур. – За какие такие заслуги?
– Меня позвали на него взглянуть, и я поехал. Но я не уверен, что меня туда затащили только ради этого. Его звали Большой Рыжак.
– Кого?
– Его.
– Это что, приманка? Чтобы завлечь вас на кладбище в Оппортюн?
– Может быть.
Ретанкур подняла один рог, взвесила его в руке и аккуратно положила на место.
– Их нельзя разлучать, – сказала она. – Чем вы там еще обогатились?
– Узнал, что в свином пятачке есть кость.
Ретанкур никак не отреагировала на это сообщение, только кота переложила на плечо.
– Она имеет форму сердечка, – продолжал Адамберг. – Я также выяснил, что при помощи святых мощей можно вылечить прострацию и достичь бессмертия, а также что среди останков святого Иеронима была баранина.
– Что еще? – спросила Ретанкур, терпеливо ожидая, пока он дойдет до интересующих ее сведений.
– Что два парня, разрывшие могилу Паскалины Виймо, вероятно, Диала и Пайка. Что Паскалина умерла, потому что камень из церковной стены раскроил ей череп, и что один из ее котов был умерщвлен, оскоплен и подброшен ей под дверь за три месяца до вышеуказанного события.
Адамберг внезапно поднял руку, обвил ноги вокруг ножки табурета и набрал номер.
– Освальд? Ты знал, что Паскалине подбросили убитого кота?
– Нарцисса-то? Об этом знала вся деревня. Он был чемпионом в своей категории. Больше одиннадцати килограммов живого веса! Он чуть не победил на районном конкурсе. Но это же было в прошлом году. Эрманс подарила ей нового кота. Эрманс любит кошек, потому что они чистюли.
– Не знаешь, остальные коты Паскалины – тоже самцы?
– Самки, все до одной, Беарнец, – дочки Нарцисса. А что, это имеет значение?
Еще один нормандский прикол, заметил Адамберг, – задавать вопрос, делая вид, что ответ нимало не волнует. Освальд блестяще это продемонстрировал.
– Я вот думаю, почему убийца оскопил Нарцисса?
– Это все чушь собачья. Нарцисса уже сто лет как кастрировали, и он дрых весь день напролет. Одиннадцать кило, сам понимаешь.
– Ты уверен?
– Конечно, ведь Эрманс брала нормального кота, чтобы у самок были котята.
Нахмурившись, Адамберг набрал другой номер, в то время как Ретанкур раздраженно забрала с его стола мешок с туфлями. В результате двенадцати часов тяжелейшей охоты она отрыла неоспоримое доказательство связи медсестры с покойниками с Порт-де-ла-Шапель, а комиссара вдруг понесло совсем в другую сторону.
– Ничего срочнее кошачьих яиц у вас сейчас нет? – сухо осведомилась она.
Адамберг знаком попросил ее сесть – он говорил с кюре из Мениля.
– Освальд утверждает, что Нарцисс был уже давно кастрирован. То есть ему нельзя было отрезать гениталии.
– Да я сам своими глазами видел. Паскалина принесла мне в корзинке труп кота, чтобы я помолился за усопшего. Я долго с ней препирался, и мне удалось отвертеться. Кота зарезали, а вместо гениталий у него было кровавое месиво. Что я вам еще могу сказать?
Адамберг услышал глухой хлопок и подумал, что кюре в очередной раз припечатал муху.
– Что за чушь, – сказал он. – Ведь вся деревня знала, что Нарцисс кастрирован.
– Значит, тот, кто его изуродовал, был не в курсе, то есть это не местный. И если мне будет позволено внести свой вклад в ваше расследование – он не любил самцов.
Адамберг убрал телефон и снова принялся в задумчивости болтать ногами.
– «Не любил самцов», – повторил он про себя. – Горе в том, Ретанкур, что даже тот, кто совсем не сведущ в этом вопросе, знает, что если одиннадцатикилограммовый кот все время спит, это значит, что его кастрировали.
– За исключением Пушка.
– Пушок – особый случай, его в расчет не берем. Зачем убийца Нарцисса кастрировал кастрированного кота – вот в чем вопрос.
– Не заняться ли нам убийцей Диалы?
– А мы им и занимаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100